Причем, искренне попытавшись понять, что же терзает ее возлюбленного, девушка высказала весьма здравую мысль, что только погрязшим в предрассудках мужчинам может прийти охота рассуждать о честном или нечестном убийстве. Любое убийство, по ее мнению, было бесчестным, поскольку из двух сражающихся на поединке людей один всегда оказывается слабее другого и, стало быть, обречен на поражение. Сильный убивает слабого, чего же в этом честного? Разве сильный заведомо прав? Разве всегда он добр и благороден, а противник его — подлый злодей? О да, в улигэрах традиционно торжествует могучий герой, прекрасный и справедливый, как сам Великий Дух, но так ли оно происходит в жизни?

Кари не слишком умело сформулировала свою мысль, и все же Эврих отлично понял ее: добродетель не часто сопутствует силе, а вера в честность поединка — наивное заблуждение. Можно ли назвать, к примеру, честным поединок между хамбасами и «беспощадными»? Между Хурманчаком с его ордой, вооруженной Огненным зельем, и жителями приморских городов?..

Утомленный противоречивостью своих чувств, Эврих снова впадал в забытье, слушая сквозь дрему наставления Кари, призывавшей его думать о том, как бы побыстрее оправиться от полученных ран. И, покоряясь ее желаниям, сосредоточивал внимание на сломанных ребрах, пробитой осколком руке, порванном боку. Вспоминая советы Тилорна, он, подобно скульптору, лепил свое тело, мысленно воссоздавая его прежнюю форму и чувствуя, как припекает его то здесь, то там, как сплачиваются изорванные ткани и срастаются сломанные кости.

Сначала, будучи слеп, глух и бесчувствен, он чинил себя бессознательно и, по-видимому, это получалось у него неплохо, если ему посчастливилось выжить, несмотря ни на что. Однако потом, когда он начал приходить в себя, чувство вины отняло у него всякое желание бороться за свою жизнь, и только слезы, ругань и всевозможные происки Кари вывели Эвриха из гибельного оцепенения и заставили вновь приняться за лечение. Лукавая девчонка пустила в ход все имеющиеся в ее распоряжении средства. Вытащив из седельной сумки пенал, торжественно поклялась, что скорее сдохнет, чем будет искать какого-то Тилорна, ежели нахальный аррант позволит себе наглость умереть у нее на руках. Извлеча из той же сумки — которую она не забыла снять с вороного, обменяв его на телегу и двух осликов, на которых и вывезла Эвриха с За-чахарова двора, — мятые, исписанные листы «Дополнения» и положив их на грудь раненого, Кари бестрепетно заявила, что продаст пергаменты первому же переписчику, коль скоро аррант не собирается завершать свой труд, не считая свои писания достаточно важными, чтобы не умирать хотя бы ради них. Она напомнила ему про Астамера, которому он, судя по сделанным им в бреду признаниям, кое-что должен, и в конце концов так разозлила Эвриха, что тот решил выжить хотя бы для того, чтобы вздуть бессовестную негодяйку за все ее безмерные издевательства над умирающим.

После этого дело пошло на лад, и Кари сочла возможным покинуть Матибу-Тагал и двинуться к Вратам в Верхний мир. Для этого необходимо было обменять телегу-развалюху на добротную крытую повозку, и она, не колеблясь, превратила пайзу Хозяина Степи в безликий кусок золота, который и продала за хорошие деньги. По ее словам, выбравшись с Зачахарова двора, они прожили в Матибу-Тагале пять или шесть дней, но никаких воспоминаний о них в памяти арранта не сохранилось, а Кари не желала рассказывать ему о том, как отнеслись в городе к гибели придворного мага, полагая, что любопытство послужит прекрасным стимулом! для его окончательного выздоровления…

«Маленькая паршивая девчонка видит меня насквозь!» — с нежностью думал Эврих, глядя в войлочный потолок повозки, мерно покачивавшейся, как корабль на мелкой волне. По бескровным губам его блуждала улыбка, которую кое-кто назвал бы, пожалуй, чувственной или сладострастной, но на самом-то деле она означала, что аррант вернулся наконец мыслями к своим «Дополнениям» и обдумывает главу, посвященную прекрасной девушке, дважды, по крайней мере, спасшей ему жизнь и являвшейся, безусловно, украшением как Нижнего, так и Верхнего миров.

Улыбаться широко Эврих не мог, ибо, по утверждению Кари, левая щека его была рассечена так, что она зашивала ее целый день, от рассвета до заката. Любопытное, должно быть, зрелище представляет теперь его лицо, мельком подумал аррант и пожалел, что у них нет хотя бы самого захудалого бронзового зеркальца. Но даже если шрам будет очень уродливым — это не слишком высокая цена за тайну Огненного зелья, надежно схороненную от Хурманчака и его наев.

Запомните, морская вода, порошок этакены и корииловое масло должны смешиваться в точных пропорциях. Остальные добавки следует отмерять исходя из объема получившегося раствора, учитывая при этом качество, твердость и цвет слоновой кости, — произнес Батар и склонился над низким, выдолбленным из серого камня чаном, наполненным до краев темной жидкостью. Подумал, что очертания начатой им скульптуры, смутно проступавшие сквозь толщу раствора, напоминают обнаженного утопленника, и брезгливо поджал губы.

Как много было задумано и как мало сделано! Жаль, что у него нет времени завершить хотя бы начатые работы, не напрасно Харэватати предупреждал: Про-мыслитель ревниво следит за трудами зодчих, художников и скульпторов, ибо только избранные достойны вкушать радости творца и созидателя.

— Мы запомним твои слова, хозяин, и благодарим тебя за щедрый дар! — Гакко прижал руку к груди, а Хантай, упрямо выпятив подбородок, угрюмо произнес:

— Ты не должен идти во дворец! Мы можем вынести тебя из дома в большой корзине или протащить мимо «бдительных», завернув в ковер. Нам ничего не стоит отвлечь их внимание!

— Давайте я подожгу дом Харико? — без особой надежды предложил Кицуд, глядя на костореза умоляющими глазами. — Начнется паника, и тебе нетрудно будет улизнуть из мастерской. А можно поджечь наш собственный дом…

— Мы даром тратим время! — сурово прервал предприимчивого мальчишку Батар и не смог удержать улыбку при виде разочарования Кицуда, готового, кажется, ради него предать огню весь Матибу-Тагал. — Если вы хорошо запомнили мои наставления, берите пожитки — и в добрый путь. Денег, которыми снабдила вас Ньяра, должно хватить, чтобы добраться до Саккарема и не испытывать нужды хотя бы первое время. С умом распорядившись секретом размягчения кости, вы обеспечите себе безбедную жизнь, и я надеюсь…

— Мы будем хранить его как зеницу ока и позаботимся о том, чтобы он не попал в недостойные руки! — заверил Гакко Батара, но тот жестом остановил его:

— Как раз от этого я и хотел вас предостеречь. Когда вы почувствуете, что крепко стоите на ногах, без сожалений откройте полученный от меня рецепт всем, кому сочтете нужным. В искусстве, по моему глубокому убеждению, не должно быть ремесленных тайн. Другое дело — тайны самого мастерства, которые просто невозможно передать. Мой учитель, да будет милостив к нему Промыслитель, придерживался иного мнения и едва не унес древнее умение меорэ вместе с собой в могилу. Мне бы не хотелось, чтобы в этом отношении вы уподобились ему — способы создавать прекрасные вещи, в отличие от рецептов изготовления ядов, не стоит держать в секрете. А теперь идите и заботьтесь о Кицуде, как если бы он был вашим младшим братом.

— Не ходи во дворец, Батар! — Хантай сжал кулаки и сделал шаг вперед, как будто собираясь силой воспрепятствовать намерению костореза, но Гакко ухватил товарища за плечо и потянул прочь из мастерской.

— Прощай, Батар! И да помогут тебе боги за все, что ты для нас сделал! Мы позаботимся о Кицуде!

— Это не они обо мне, а я о них позабочусь! — попробовал пошутить едва сдерживавший слезы мальчишка.

— Добрый путь! — отозвался косторез, подняв руку в прощальном приветствии.

Проводив подмастерий, которые, подхватив приготовленные свертки и узелки, двинулись со двора и, беспрепятственно пройдя мимо «бдительных», скрылись в конце улицы, он направился в гостевую комнату, где ожидала его Ньяра.