– Тринадцать,– отрезал горец.– Больше не пробуй меня обмануть, я знаю цену.

– Тебя обманешь,– пробормотал лекарь. И, выйдя в коридор, добавил: – Самерийский удав…

Но совсем-совсем тихо.

Бальзам он принес, и страшный горец собственноручно развел его в вине и напоил раненого. К следующему утру жар спал, опухоль уменьшилась. Фаргал очнулся и даже попытался встать, но приставленный к нему раб-сиделец не позволил.

– Хозяина запретил,– сказал раб, коверкая слова.

Был он табит, черный длиннорукий дикарь, пойманный соктами и проданный в Великондаре всего полгода назад.

– Лежать, пить.– Табит поднес к губам Фаргала чашку.

Эгерини мотнул головой, часть настоя пролилась ему на грудь.

– Пить, здороветь! – обеспокоился табит.– Умрешь – хозяина мой тоже убить!

Фаргал выпил поднесенную жидкость, пить и впрямь хотелось. Настой, кисловатый, с горечью, сразу утолил жажду.

– Хозяин – кто? – подстраиваясь под дикарский выговор табита, спросил он.

– Большой Меч, Правитель!

Табит плотно сжал губы и оттянул пальцами кожу на висках, имитируя узкие глаза самерийца.

– Хозяина ты очень любит,– доверительно сообщил он.– Ходит твой как сын. Почему, знаешь? – спросил с любопытством.

– Убить меня хочет,– ответил Фаргал.– Сам.

«Вырастай скорей, волчонок, чтоб я смог скрестить с тобой клинки». Как будто вчера сказано, а не пять с лишком лет назад.

Табит с сочувствием глядел на эгерини.

– Убить – да,– согласился он.– Хозяина убивать, как ты – пить.

Фаргал поправлялся быстро. Через восемь дней он уже самостоятельно спустился в трапезную. Еще через день дал по зубам гладиатору, попытавшемуся отнять у него еду. Дружки за пострадавшего заступаться не стали: исполосованное шрамами тело Фаргала о многом говорило тому, кто понимает. Да и про задушенного льва все слышали.

Хархаздагала эгерини не видел ни разу. Но выяснил, что горец здесь – один из хозяев. Помощник Управителя Двора.

На ночь Фаргала приковывали к кольцу в полу его камеры. Это не особое «отличие», как в тюрьме, а обычная мера. Всех гладиаторов после захода солнца сажали на цепь. Днем цепь снимали. Но покидать камеру эгерини мог только трижды в день, чтобы сходить в трапезную. Все, что он видел,– длинный коридор, лестница, мощеный двор, который пересекала канава с проточной водой, и трапезная. Да еще кусок крыши царского дворца в узком окошке камеры. Других гладиаторов сразу после завтрака уводили на тренировку, а Фаргала – обратно в камеру. Так продолжалось до тех пор, пока осмотревший эгерини старичок-лекарь не нашел, что Фаргал поправился.

На следующий день после завтрака стражник повел Фаргала не в камеру, а в небольшой дворик, окруженный глухими стенами.

– Жди тут, – приказал он и оставил эгерини одного.

Фаргал огляделся. Но смотреть тут было особо не на что. Серые стены вокруг, синее небо – наверху, утоптанная земля – внизу. И решетка-дверь.

От нечего делать эгерини попрыгал, прошелся колесом: в камере особо не разомнешься. Нога побаливала, свежие рубцы на груди отзывались болью на каждое резкое движение. Но тело вроде бы слушалось. Фаргал встал на мостик, с мостика – на руки. Затем с места сделал сальто назад. Вышло коряво, тяжелый стал, не то что лет пять назад.

Лязгнул засов. Эгерини оглянулся – и увидел Хархаздагала.

Самериец молча смотрел на него. На широком лице горца невозможно было что-либо прочесть, зато второй меч, который он держал в левой руке, подтверждал подозрения эгерини.

Не сказав ни слова, Хархаздагал бросил меч Фаргалу рукоятью вперед и одним движением обнажил свой.

Эгерини поймал оружие, раскрутил, пробуя: меч пришелся по руке. Фаргал сразу же почувствовал себя уверенней.

– Атакуй,– негромко сказал горец.

И эгерини атаковал. Клинок его описал двойную петлю и сверху, наискось, упал на голову самерийца…

Эгерини услышал скрежет стали, когда клинок его, пойманный, был отброшен мечом Хархаздагала, обнаружил, что противник исчез, а через миг эгерини рухнул на землю, корчась от режущей боли в правом боку.

Но Фаргал не умер. Более того, когда в глазах у него прояснилось и он посмотрел на свой бок, то не обнаружил даже царапины.

Хархаздагал стоял в нескольких шагах, глядел невозмутимо: меч – за головой, острием вперед, левая рука направлена на Фаргала, сомкнутые указательный и средний пальцы – как нож.

Эгерини вскочил на ноги. Во рту – горький вкус желчи.

– Атакуй,– уронил самериец, и Фаргал ударил.

На этот раз он сумел углядеть, как слегка изогнутый клинок горца встретил плоскостью его меч и словно бы рванул вверх и вперед. Тот же пронзительный скрежет, снова острая боль в боку – и твердая земля под щекой.

«Ашшур,– подумал эгерини, превозмогая боль,– он просто ткнул меня пальцами».

– Нападай,– в третий раз скомандовал горец.

Фаргал рассердился. И применил один из лучших своих приемов. Раскрутив меч так, что клинок превратился в два серебристых крыла, молодой воин внезапно послал меч вперед. Тут даже он сам не знал, в какое место ударит его клинок. Это был уже не поединок-игра, а бой насмерть.

Но самериец и теперь как-то ухитрился поймать клинок. Меч Фаргала рванулся из его ладони и взлетел высоко вверх, самериец оказался вплотную к эгерини, Фаргал ощутил сталь, полоснувшую по животу, и сильный толчок в грудь, отбросивший его назад.

На этот раз эгерини увидел собственную кровь. Живот его пересекла узкая красная, идеально ровная черта. Всего лишь царапина, но Фаргал понял, что, пожелай горец – и он сейчас увидел бы собственные вывалившиеся внутренности.

Он перевел взгляд на Хархаздагала… и его ждало еще одно потрясение.

Меч самерийца с бешеной скоростью вращался у того над головой. И при этом ладонь Хархаздагала была раскрыта!

Фаргал поднялся, подобрал меч.

– Нападай,– в четвертый раз произнес горец, но Фаргал покачал головой.

– Волчонок,– уронил Хархаздагал.

Меч над его головой продолжал описывать шелестящий круг.

– Как ты это делаешь? – не выдержав, спросил эгерини.

– Смотри,– невозмутимо уронил самериец.

Спустя девять месяцев Фаргал стоял посреди того же двора, держа двумя руками длинный, чуть изогнутый меч, заточенный с одной стороны. Хархаздагал, скрестив ноги, сидел у стены. Тяжелые веки его были опущены, но эгерини знал, что самериец следит за каждым его движением.

Фаргал шагнул вперед, меч упал вниз, переворачиваясь в правой ладони, со свистом описал два полукружия, слева и справа, затем – выпад вперед, поворот, раньше, чем клинок поразил невидимую цель, и шелест стали, трижды разрезавшей воздух там, где могли быть подкравшиеся сзади враги. Прыжок в сторону – рукоять перекатилась через тыльную часть кисти – и меч застыл, жалом назад, крепко схваченный тремя пальцами правой руки, а левая выброшена вперед, сомкнутыми пальцами – в направлении невозмутимого Хархаздагала.

Губы Фаргала растянула улыбка. Он не смог ее удержать. Лицо его наставника осталось неподвижным. Темная кожа, прорезанная морщинами, сплющенный перебитый нос.

– Так,– сказал он, не одобряя и не порицая, просто определяя сделанное.– Третий, седьмой, первый. Четвертый, второй бегут, догнать, убить, шестой – стрелок, пятого – последним, восьмого – живым.

Фаргал медленно прошел к середине площадки, остановился, опустив меч.

Хархаздагал щелкнул языком. И эгерини взорвался потоком стремительных ударов.

Взмах, прыжок, поворот, атака назад, отбив невидимого меча, короткое режущее движение – третий, седьмой, первый. Перекат через голову – чтобы уйти от стрелы шестого и, одновременно, догнать четвертого, а потом – второго, разбегающихся в стороны. Прыжок на руки – от второй стрелы (в реальном бою Фаргал отбил бы ее клинком), подсекающее движение – стрелок остался без ноги, длинный рубящий удар, разваливший пополам пятого, и, с поворотом, плашмя по голове – есть восьмой! На всякий случай Фаргал добавил рукоятью в живот «противника» и замер в первоначальной стойке с опущенным мечом. Восемь незримых врагов обезврежены в строгом порядке, указанном самерийцем. Похвалы Фаргал не ждал. Горец никогда не хвалил его, просто давал очередное задание.