Сколько тягот и жестоких лишений выпало ему на долю! Ночи почти без сна, скудная пища, и при этом непрерывная работа ума… Если подумать о том, что он проделал и перенес, то к сорока годам на нем, вероятно, уже живого места не оставалось, и тем не менее в эти годы он был и выглядел еще героем с головы до пят.

«Таланту – широкая дорога!» Девиз Наполеона, который обладал исключительным чутьем в выборе людей и каждому умел отвести место, где тот пребывал в своей сфере. Наверно, потому всю жизнь, во всех своих грандиозных начинаниях он, как никто другой, был окружен умными и верными исполнителями его воли.

Житие Наполеона, как Откровение святого Иоанна: все чувствуют, что там скрывается что-то еще, но никто не знает, что именно.

Бонапарт опьянен победой, то есть он находится в приподнятом состоянии надежды, смелости, самоуверенности, благодаря чему его дух поднимается над обычными расчетами рассудка. Он видит, как его противник, пораженный ужасом, в страхе и в смятении бежит, и в это мгновение для него нет ничего невозможного! Это не дерзкое самомнение, заслуживающее порицания, это не легкомыслие и необдуманность, а это чувство, рожденное насыщением и удовлетворением духа, которое он черпает из того, что он создал собственной деятельностью.

Когда человек видит, как разительно действуют принятые им меры, как неожиданно его идеи объективно оправдываются, в нем возникает естественный энтузиазм к собственной деятельности, к собственному созданию. Такое воодушевление испытывает поэт и художник при удаче своего творения, то же испытывает и полководец, а чем меньше последний при этом поддается самообману, тем сильнее и напряженнее действует на него это воодушевление.

Бонапарт находится в выгоднейшем положении, когда обращается к внимающей ему Европе со скалы Святой Елены, пользуясь авторитетом страдальца. Он прославлял себя и клеветал на весь свет, не имея возражений. Даже враги поверили ему и английские историки без возражений вторили его лжи.

Биографы Наполеона, комментаторы его писем тщательно скрывают от нас его жизнь в возрасте от шестнадцати до двадцати четырех лет. О детстве его говорят мало, и вовсе не говорят о юношестве. Они считают возможным обойти молчанием этот самый свободный и откровенный из возрастов человеческих, когда порыв страстей удерживает даже самого скрытого от лжи и обмана. Немногое мы узнали, в совокупности отдельных известных фактов можно предположить, что он был порядочным молодым человеком, то есть в молодости он был разумен, подвижен, терпим и не упорствовал в своих принципах.

Взоры Европы были теперь устремлены на Бонапарта как на владыку судеб просвещенного мира, которому он мог по своему произволению даровать всеобщий мир или вновь погрузить его в бедствия ужасной войны. Высокие качества Наполеона подавали надежду, что он употребит их к своей собственной чести и ко благу народов, над которыми он приобрел такую беспредельную власть. Что же касается пятен его характера, то они затмевались блеском побед его или были извиняемы обстоятельствами.

Необъятная власть, которой Бонапарт уже пользовался, казалось, только потому была ценной в его глазах, что она могла дать ему возможность обрести еще большую власть, и подобно азартному отчаянному игроку, он продолжал удваивать свою ставку до тех пор, пока фортуна, столь долго ему благоприятствовавшая, наконец восстала против него и обрекла на окончательную погибель.

Назначение его пожизненным консулом считалось смертельным ударом, нанесенным Республике, к которой многие из главнейших военачальников армии, обязанные Революции своим возвышением, питали еще благодарную привязанность. Неудовольствие этих военных людей было тем естественнее, что некоторые из них могли видеть в Наполеоне только удачливого проходимца, который, возвысившись над своими товарищами, требовал от них покорности.

Известно, что после жестокого обращения, коему подвергся господин де Лас Каз со стороны британского министерства и губернатора острова Святой Елены, значительная часть бумаг Лас Каза была захвачена в Лонгвуде перед его отправлением на мыс Доброй Надежды. Часть из тех, что избегла просмотра и привезена была им в Европу, оказалась незаконно задержанной чиновниками, причем господину де Лас Казу не удалось осмотреть свои бумаги или составить опись оным. После же того, как были бумаги упакованы, их отослали к лорду Сидмуту, а Лас Каз был выслан из Англии в Голландию.

Мы имеем серьезное основание полагать, что рукопись, каковую ныне мы публикуем, нам удалось получить благодаря тому, что один из чиновников министерства оказался нечистым на руку. По нашим предположениям, из сего драгоценного собрания Лас Каза было похищено несколько документов и среди них рукопись, которую мы публикуем. Быть может, у вора они, в свою очередь, похищены были другим мошенником, что вполне вероятно, ибо мы получили рукопись от особы, пожелавшей остаться неизвестной и коей мы за нее хорошо заплатили.

Почерк сего манускрипта весьма неудобочитаем, бумага нечистая и потрепанная: нам пришлось немало потрудиться, разбирая ее содержание из-за помарок и многочисленных сокращений, коими буквально пестрит вся рукопись. Скорее всего, перед нами записная книжка, в которую на протяжении восемнадцати месяцев господин де Лас Каз без какой-либо системы и указания дат вносил разного рода сентенции, меткие замечания и высказывания из ежедневных своих разговоров с пленником, записывая их в точности как слышал во время близкого с ним общения на острове Святой Елены. Впоследствии мы имели случай удостовериться, что рукопись действительно принадлежала перу этого преданного слуги.

Мы публикуем рукопись в том виде, в каком оная оказалась у нас и в каком пред сим попала в руки английских властей, без каких-либо примечаний, поелику несет в себе порою столько силы, мощи, точности, что не нуждается в комментировании. Что же касается стиля, характера, тона высказываний, содержащихся в этой рукописи, то оные по самой природе своей таковы, что способны и самых недоверчивых убедить в том, что рукопись подлинна.

Когда народ в государстве развращен, законы почти бесполезны, ежели не управляется оно деспотически.

Пускаясь во всякого рода преувеличения, меня восхваляли как и прочих монархов, коим дано было свершить нечто необыкновенное: но то, в чем истинная моя заслуга, известно лишь мне одному.

Монархи Европы создали собственные армии по образцу моей, но надобно же еще уметь командовать ими.

Меня мало задевают пересуды обо мне парижан: они сродни надоедливым мухам, которые только и делают, что жужжат: мнения их подобны тому, как ежели бы обезьяна взялась судить о метафизике.

Я не буду писать до тех пор, пока лондонские чиновники не перестанут вскрывать мои письма.