– Нехорошо смеяться над бедной монахиней! – совсем елейным голоском пропела мать Евдокия.

– Это нервный смех, – успокоила я ее. Тут мы обе начали хихикать, а потом разошлись вовсю и не могли остановиться минут пятнадцать. Но я думаю, смеялись мы потому, что нам обеим действительно требовалась разрядка.

– А знаете:, мать Евдокия, – сказала я, отсмеявшись и вытирая слезы, – в прежних автомобилях надо было управлять не только руками, но и ногами: в полу машины были две педали – для правой и для левой ноги. Это бабушка мне рассказывала.

– А почему вы об этом сейчас вспомнили, Сандра?

– Да потому, что у меня до сих пор дрожат ноги; представляете, что бы было, если бы пришлось ими работать?

– Значит, вы тоже испугались полицейского?

– Еще как! Но у меня, видимо, инстинкты не поспевают за действиями: сначала я реагирую на опасность, причем реагирую правильно, как будто мне кто-то диктует, как я должна поступить, а потом, когда опасность уже позади, я ее осмысливаю и вот тогда уже, так сказать в свободное время, пугаюсь до паники. Вот как сейчас.

– Со мной происходит то же самое. Пока вы разговаривали с полицейским, я вязала четки и читала Иисусову молитву, и все узелки получились ровными как один; зато все то, что я потом навязала, придется полностью распустить. У вас паника выходит через ноги, а у меня через руки – вот и вся разница.

– Интересно, какой психический закон нами управляет в этих случаях?

– По-вашему психический закон, а по-нашему – Ангел-Хранитель.

– Ну, нет! Я за свои поступки сама отвечаю! Нет у меня Ангела-Хранителя, кроме бабушки.

– Это вы хорошо сказали, Сандра, то есть про бабушку, хорошо. Я только одного не понимаю: вы согласны признать, что вами управляет какой-то абстрактный психический закон, и это вашей гордости не задевает, а вот мысль о помощи Ангела-Хранителя вызывает у вас бурный протест.

– Я не верю в ангелов!

– А в бесов верите?

– Тоже не верю. Кто их видел? Разве что в Реальности…

– Вы разве никогда не видели существа, которого сегодня мир величает Мессией?

– Мессия – бес?!

– Даже хуже. Это воплощение сатаны, верховного беса, это Антихрист. Ну вот, опять началось!

– Что вы такое несете, мать Евдокия? Как у вас поворачивается язык? Правитель, отдавший столько сил спасению человечества от последствий мировой войны и Катастрофы – и вдруг сатана, бес и вообще не человек!

– Сандра, то, что вы видели за стеной бывшего палаточного городка, – это тоже дело рук Лжемессии.

– Как вы можете говорить такое? Вы – глупая черная ворона с птичьими мозгами! Вы, наверно, с утра налакались елея в честь воскресенья и теперь несете что попало! – Я изо всей силы ударила кулаком по стоп-клавише – джип с визгом остановился. – Выходите из машины и убирайтесь ко всем своим ангелам с вашими макаронами!

Мать Евдокия молча взяла свой мешочек, вылезла, путаясь в подоле, из кабины и сразу же пошла вперед по дороге.

Я развернула джип и погнала его в обратную сторону. Меня трясло, кровь стучала двумя молотками по вискам, я просто задыхалась от ярости. Как хорошо, что я догадалась высадить ее из машины, ведь я могла бы наброситься на нее и избить, даже убить, быть может. Что бы я тогда сказала бабушке? О Месс! А что я теперь-то ей скажу? Фф-у-у!

Я опять остановила машину, вышла и встала посреди пустой дороги. Да что же это со мной творится? Откуда такая ярость? Ну хорошо, она так думает, да и пусть себе думает что хочет! Мессия так велик, Мессия так великодушен и великолепен, как могут задеть его славу жалкие слова ничтожной монашки? Но почему, почему не спасли тех людей? Почему они оказались между морем и непреодолимой стеной? Почему они лезли ни стену, пытались поднять на нее детей? Что их гнало – вода или голод? Месс не знал, не знал об этом ничего!

Нет, я должна немедленно успокоиться: что такое стало с моими нервами? Ведь я никогда не впадала в такую ярость… Да нет, она все время бесила меня, когда вела свои дурацкие разговоры с бабушкой. «Бесила» – это ведь от слова «бесы»? Еще есть выражение «Бес вселился». Надо полагать, из-за таких состояний древние и сочиняли легенды о бесах, чтобы оправдать свои гневные вспышки. Нет, я не стану сваливать на бедных бесов собственную невыдержанность и хамство, я сама должна немедленно успокоиться. Что мне помогло два дня назад? Психотерапия. Да. Я лежала в траве, смотрела в затянутое дым кой небо и представляла себе, что надо мной появился голубой просвет в виде круглого окна. И я просила: «Небо, помоги мне! Очисти меня!» Я могу это сделать и сейчас.

Я легла прямо на горячий бетон,, расслабилась и стала смотреть в небо. Через несколько минут мне удалось вообразить себе, что в серо-голубой дымке появляется круглый просвет, и тогда я начала твердить: «Небо, помоги мне! Небо, очисти меня от ярости! Я не хочу ненавидеть бедную монашку за се заблуждения, ведь на самом деле она мне нравится. Небо, успокой меня!» И это нехитрое упражнение опять сотворило со мной чудо: я совершенно успокоилась, как будто с меня сняли тесную, холодную и колючую одежду. Все, что у меня внутри было скрючено гневом, расправилось, распрямилось. Я поднялась на ноги, несколько раз глубоко вздохнула и весело сказала: «Вот и спасибо тебе, Небо!» Я пошла к джипу и похолодела, увидев сзади мобишку: я ведь про него забыла, совсем забыла! Если я не хотела ехать с матерью Евдокией, не проще ли было пересадить ее в мобиль, ну и пусть себе едет одна. Вот это уж полное затмение! Я села в джип, развернулась и помчалась догонять мать Евдокию,

Я увидела ее издали, и такой маленькой и одинокой показалась она мне, бредущая со своим белым мешочком в руке по этой пустынной дороге, в тени угрюмых стволов дьяволоха. Я обрадовалась, что она никуда не исчезла, хотя куда она могла исчезнуть? – и, перегнав ее, остановила джип и распахнула дверцу со стороны пассажирского сиденья.

Мать Евдокия размеренным шагом поравнялась с джипом, и я увидала, что она и па ходу продолжает вязать свои четки. Она прошла мимо меня, не повернув головы, и тем же неспешным шагом пошла дальше по дороге.

Я постояла немного, а потом снова поехала за ней.

– Мать Евдокия! Простите меня и садитесь в машину! Пожалуйста!

Она опять прошла мимо, не взглянув на меня даже искоса. Я уронила голову на руки, лежавшие на руле, и заплакала. Потом снова поехала за ней, но уже не стала перегонять, а потащилась за ней сзади, по крайней мере так я могу ее охранять.

Потом мать Евдокия остановилась и подняла руку, как это делают в Реальности XX века, когда хотят остановить попутный автомобиль. Я обрадовалась, быстро подъехала к ней и распахнула дверцу,

– До обители не подвезете? – спросила она своим тонким голоском.

– Нам по пути, садитесь!

Она закинула в кабину рюкзак и следом залезла сама. Уселась и, не дав мне успеть вымолвить слово, сказала:

– Простите меня, грешную! Я виновата, ввела вас в искушение.

– Это вы меня простите, мать Евдокия! Я сама не знаю, что на меня вдруг нашло.

– Да, вы этого не знаете и потому ни в чем не виноваты. А сейчас не будем больше это обсуждать, давайте лучше помолчим.

Наше взаимное молчание успокоило мою душу, как успокаивается вода в бабушкином пруду после того, как большая рыба, ударив хвостом по воде и подняв круги, уходит в глубину. Почти до самого вечера мы говорили только о дороге. Но за ужином, когда мы остановились на обочине под стеною дьяволоха и разложили на клетчатой скатерти свои припасы, мать Евдокия осторожно вернулась к моей дневной вспышке.

– Сандра, если хотите, я вам попробую объяснить, что произошло между нами днем. Но только при условии, что вы не станете волноваться.

– Говорите.

– Вы помните ваши последние слова?

– Какие именно?

– Желая меня задеть, вы сказали, что я с утра «налакалась елея в честь воскресенья».

– Да, кажется, я так и сказала. Глупость какая!

– Совсем не глупость. Сандра, а вы знаете, что такое елей?