Орландо выбрался из кресла, опираясь одной рукой о стол, а другой – на инкрустированную трость, и встряхнул обрубком ноги, расправляя смявшуюся штанину.

– Одни неудобства с этой ногой, – пожаловался он. – Ухо отросло за луну, а она еще луны четыре расти будет. И как нормальные люди без ног живут?

Кантор пожал плечами:

– Если не ждать, когда она вырастет, то можно привыкнуть. Если так уж интересно, спроси Бандану. Где он сейчас?

– Понятия не имею, где он, но точно знаю, что ногу ему не отрезали.

Серый туман телепорта окутал собеседников, застелив королевский кабинет. Когда же туман рассеялся, Кантор не удержался от смеха. Они находились на давно обжитой скале вождя и идеолога, а рядом стоял письменный стол, случайно попавший в телепорт.

– Незыблемость традиций налицо. Телепортироваться ты так и не научился.

– Да ну тебя, – ничуть не огорчился товарищ Пассионарио, беззаботно махнув рукой. – Сам и виноват, между прочим. Я промахиваюсь, только когда волнуюсь, а разволновался именно от радости, что тебя увидел. Тут даже удобнее. Кофе, конечно, сюда не подадут, но зато никто не побеспокоит. Садись вот на стол, а я на свой любимый камушек пристроюсь, так по нему соскучился… – Он пристроился на упомянутом камушке, воровато огляделся и полушепотом неуверенно предложил: – А может… того… по косячку? За встречу?

– Я на тебя хотел посмотреть, – не поддался на провокацию Кантор, – а не на фиолетовых гоблинов или вертолеты. Рассказывай, что тут в мире делалось, пока я в лесу куковал.

– Да собственно… я сам всего луну как переехал… Хреново быть королем, вот что я тебе скажу.

– А ты что, раньше не знал? Или ты на Шеллара не насмотрелся?

– У него это как-то все легко и быстро выходит… Правда, чего ты скалишься, я сам видел! Он эти все бумажки поганые наискосок прочитывает и лихо так чирк-чирк…

– Балда! Он их прочитывает внимательно и точно знает, что черкает! Просто у него это выходит лихо, потому что он читает быстро и считает в уме быстрее, чем его казначей на счетах! Лучше б ты за Александром понаблюдал, честное слово… Только не на колеснице, а вот так же, с бумажками.

– Ну не довелось. А королем быть действительно нудно и тошно. Я теперь знаю, откуда берутся тираны. От такой работы запросто можно озвереть. И зачем я согласился? Думаешь, оттого, что в Мистралии реставрировали монархию, жить стало лучше? Как бы не так. Две партии до сих пор воюют, потому как им начхать, кто у власти: по их разумению, там должны быть только они. Еще две согласились на монархию, но их не устраивает моя персона. Меня уже и самозванцем объявляли, и ортанской марионеткой, и вопили, что я не имею права наследования как внебрачный племянник… Откопали даже где-то древний закон, гласящий, что калека не может быть королем.

Кантор ухмыльнулся:

– Бедняги не знали, что по юридическим вопросам тебя консультирует Шеллар?

– По вопросам наследования действительно консультировал. А мудрецов, обозвавших мое величество калекой, взяли в оборот ребята Сура. За оскорбление королевского достоинства. Оппозицию надо периодически пороть, чтобы не наглела.

– Плакса, – сказал вдруг Кантор неожиданно даже для самого себя. Опять внутренний голос влез? Или слова вперед мыслей поспели? – Если ты в силу каких-то государственных соображений придешь к выводу, что стране необходим Кастель Милагро в рабочем состоянии… Я убью тебя сам.

– Подобная пакость существует в любом государстве и действительно необходима, если ты не знал. Но Кастель Милагро сгорел дотла и восстановлению не подлежит, так что можешь быть спокоен.

– Уважаю, – коротко кивнул Кантор.

– Да я-то что, я в больнице валялся, это Амарго тут все разнес.

– Я о нем и говорю. Он когда-то поклялся уничтожить эту лавочку, чтобы и следа не осталось. Приятно, когда люди держат слово. Хотя, может, и следовало сделать там музей.

Орландо II отвернулся и мечтательно уставился в небеса.

– Зачем оставлять потомкам искушение?

– Ну, потомкам, может, и не надо, а я вот хотел туда сходить.

– Кантор, я знал, что ты больной на голову, но не думал, что в число твоих недугов входит еще и мазохизм.

– Это другое, – резко возразил Кантор, не зная, как объяснить.

– Что именно?

– А разве тебе никогда не хотелось чего-нибудь подобного? Когда ты вернулся в свой родной дворец, разве не посещало тебя желание, например, сбегать на угловую башню и еще раз прыгнуть с нее, вспорхнуть птицей, раскинув руки, и медленно парить над тем местом, о которое ты шмякнулся семнадцать лет назад? Или навестить тот каменный мешок, откуда тебя достали за пару лун до памятного полета с башни?

– …И увидеть, что это не так страшно, как запомнилось? Да нет, ты знаешь, пример немного неудачный. Много всякого со мной случалось, но все это благополучно осталось в прошлом и никогда не преследовало меня по ночам. У эльфов психика немного иначе устроена. Подобные переживания не заползают в подсознание и не таятся там годами, как у людей. Все плохое стекает, как весенняя вода по склонам, уходит в землю, и исчезает, и никогда не возвращается. Мне не нужна оригинальная психотерапия, которую ты так наглядно описал. Но в целом я понял, что ты имел в виду. Если для тебя это так важно, сходи, по руинам пошастай.

– Может быть, – уклончиво отозвался Кантор, уже сожалея, что не додумался промолчать. Теперь получается, Плакса крут и несокрушим, а он – слабак и нытик с тонкой душевной организацией. Лучше всего было бы перевести разговор на другую тему, но вопрос вертелся на языке, и Кантор опять не удержался: – А у Мафея оно тоже, как и у тебя, получается?

Пассионарио помрачнел:

– Вот как раз Мафей, к сожалению, эту полезную черту не унаследовал. Он все переживает эмоционально, как эльф, и долго, как человек. Три луны прошло, а он до сих пор не успокоился, то себя винит, то отомстить рвется…

– А ты бы забыл?

– Можешь считать меня гадом последним, но действительно забыл бы. То есть помнил бы, конечно, но страдать бы скоро перестал и уж за три луны точно бы успел влюбиться заново. Да ты себя вспомни. Вроде и человек по всем статьям, а сколько времени прошло между похоронами Мэйлинь и твоей следующей любовью?

Кантор скрипнул зубами:

– Это у вас, королей, особая манера такая – бить по больному?

– Извини, я не хотел тебя обидеть. Просто для наглядности.

– Спасибо, все было очень наглядно и доступно. Правда, некоторые умудряются при этом еще и тактично, но королям, видимо, не подобает…

– Кантор, перестань, я же извинился! Хотя, возможно, и не следовало бы. За то, как ты поступил с Ольгой, тебе по шее надо надавать, а не извиняться. Даже не спросил, как у нее дела!

– Я и так знаю. У нее все в порядке. С Карлосом они душевно сработались, театр ей корона финансирует, и еще у нее новый парень. Говорит, хороший и ей нравится. Ты мне лучше скажи, как вышло, что она познакомилась с моей мамой?

– Маэстрина Аллама сама так пожелала. До нее дошли слухи об Ольге и ее проклятии…

– Каким образом они могли дойти? Признайся, ты растрепал?

– Не я. Наверное, Пуриш. Он явился в компании твоей матушки, и они вместе желали повидать Ольгу, так что, скорее всего, он. Кстати, Ольга говорила, что он о тебе расспрашивал.

Вот так свяжешься с его величеством Шелларом, потом неприятностей не оберешься, недовольно подумал Кантор, вспомнив причину, по которой господин Пуриш заинтересовался его персоной.

– И как много он узнал?

– Немного. Ольга ничего ему не сказала, отослала ко мне. А я тоже дурака повалял и отмазался. Посоветовал у Шеллара узнавать.

– Молодец, так им обоим и надо.

– Злой ты. О чем мы говорили, когда ты меня перебил с этим Кастель Милагро?

– Об оппозиции, – ворчливо подсказал Кантор, – которую нужно пороть. Ты сам до этого додумался или Шеллар подсказал?

– Ты бы знал, насколько он был прав! Я даже не думал, что наши «борцы за свободу» настолько лживы, лицемерны и корыстны! Что они не удовлетворятся даже самым законным на свете королем, если он не их человек! Когда я должен был в первый раз публично выступать, мы чуть не поругались с Шелларом. Он мне такие меры безопасности предписал, что просто перед людьми стыдно. Я-то, романтик бестолковый, думал, он перестраховывается. Так и не послушался бы, но его поддержали мои верные министры и все придворные маги. Сделали, как он советовал: за кафедрой поставили фантом, а сам я сидел неподалеку невидимый и говорил свою речь. Так что ты думаешь, в этот бедный фантом стреляли раза четыре!