– Все-таки Шеллар – голова! – не удержался от восхищения Кантор. – Готов спорить на щелбаны, что инцидент использовали по полной программе как повод для расправы с оппозицией?

– Ну да, разумеется, потому и партий только шесть осталось, и две из них в подполье ушли. Но знаешь, по мне, так те две, что работают «цивилизованными методами», доставляют больше неприятностей, чем воюющие. Тех мы все равно рано или поздно истребим, а эти останутся и будут мне кровь портить еще долго. Да, кстати, ты бы поговорил с Гаэтано, а? Он до сих пор уверен, что народ в его лице обманули, облапошили и в морду плюнули. Он так и полагает, что принцем был ты и ты погиб в Кастель Агвилас. Меня же, по его мнению, либо подсунули в последний момент, чтобы как-то спасти ситуацию, либо с самого начала планировали посадить на твое место, устранив тебя предварительно. Почтенный граф разругался со всеми, с кем только мог – со мной, с Амарго, с Суром и Борхесом, – и гордо ушел, оскорбленный в лучших чувствах. Теперь к нему каждый день ходят с заманчивыми предложениями представители всех партий оппозиции, обещая чуть ли не мое место. Он пока что вышвыривает пинками всех этих агитаторов, так как считает их предложения бесчестными и недостойными дворянина. Но когда-нибудь или его все-таки уговорят, или же он создаст собственную партию, в любом случае получается нехорошо.

– А я тут чем могу помочь? Если старик из ума выжил, так он и мне не поверит. Пусть бы с ним Шеллар поговорил, короля бы Гаэтано послушал.

– Да тоже как-то не в тему, я же тебе говорил уже об «ортанских марионетках» и «вмешательстве во внутренние дела»… И еще та история с опоздавшей подмогой… Сур воспринял это как само собой разумеющееся, а вот Гаэтано и Борхес до сих пор считают, что Шеллар поступил недостойно короля, навеки потерял их уважение и собственную честь… Хоть публично не высказываются, и на том спасибо, но… ты же понимаешь, Шеллар для Гаэтано теперь не авторитет.

– Ну, пусть Казак подтвердит, он же при дворе служил, тебя до первого переворота лично знал, и репутация у него самая та. Все же знают, что этого человека нельзя ни подкупить, ни обмануть, ни запугать.

– Да ты что! – горестно вскинулся замученный проблемами король. – Они друг друга терпеть не могут! Гаэтано, повернутый на своей родовитости, и Казак с его пылкой любовью к народу! Представляешь, что будет, если их свести?

Кантор подумал и сделал вывод:

– Как раз то, что тебе и нужно. Гаэтано навсегда прекратит создавать тебе проблемы, потому что если они сцепятся…

– Да ну тебя!.. Вы что, с Шелларом сговорились? Он мне то же самое советовал! Не хочу я так! Рука не поднимается! Пять лет верой и правдой… Он даже сейчас остался честным! Понимая, чего это может ему стоить, сказал все, что думал, в глаза! Не могу я после этого убийц к нему послать! Жалко дурака старого!

– И я, значит, должен его переубедить. Меня тебе не жалко.

– Ага, как орать под окнами хамски и непочтительно, так мы приятели, а как помочь – так тебе уже и трудно!

– Ну, хорошо, хорошо, поговорю. Но ничего не обещаю.

– Спасибо! – искренне поблагодарил товарищ его величество и вдруг спохватился: – Кстати, о титулах и прочем… хорошо, что я вспомнил… Что с твоим имуществом делать? Поедешь или как?..

– С каким имуществом?

– Ну, как, замок, земли… Там, наверное, бумажки какие-то надо написать и подписать, все такое…

– Послушай, оставь ты этот замок родственникам. Мне он не особенно нужен, да и под каким видом я туда явлюсь?

– Кантор, – осторожно, как не совсем нормальному, напомнил Орландо, – война закончилась. Мы больше не бегаем от тайной полиции, и нам не надо прятаться и скрывать свои персоны. Ты можешь спокойно, ничего не опасаясь, называться собственным именем и владеть своим замком. Тем более что родственников твоих по отцовской линии не осталось, всех война прибрала. Последняя тетушка скончалась год назад, и после того замок Муэреске президент кому-то из своих пожаловал. А теперь он вроде как ничей получается.

Новоиспеченный владелец замка досадливо сплюнул:

– Плакса, ты дурак или все-таки травки пыхнул, когда я не смотрел? По-твоему, я теперь должен открыться, назваться и всем объяснить, что со мной случилось? А потом еще доказывать, что я не самозванец? Ты еще помнишь, почему я отказался от имени?

Разумеется, он помнил. Смутился, нахмурился, поджал губы и с минуту молча рассматривал высохшую травинку под ногами. Потом так же молча закурил и, не поднимая глаз, произнес:

– Нет проблем. Я могу просто пожаловать тебе замок и земли, как жалуют все короли своим верным вассалам. Разве ты не заслужил?

– Не знаю, заслужил или нет, но не представляю, что я со всем этим буду делать?

– Да то же, что и прочие несведущие в хозяйстве дворяне. Посадишь управляющего и распорядишься, сколько денег он тебе должен будет присылать, а сам делай что хочешь. Кстати, а что именно ты хочешь делать? Какие у тебя планы? И вообще, почему я тут все рассказываю, а ты, хитрая морда, помалкиваешь? Хоть бы объяснил толком, что с тобой стряслось и как твое здоровье!

– Да никак, – поморщился Кантор. – Сам же видишь. Руки-ноги в порядке, а голова – хоть отруби… Не хочу я об этом. Надоело. Достало. Три луны каждый день докладывать о своем самочувствии – оно кого хочешь достанет.

– Ты еще жалуешься? – Товарищ король скорбно закатил глаза. – А если бы ежедневные сводки о твоем самочувствии расклеивали по столице и оглашали на площадях?

– Сочувствую. Но, тем не менее, эти разговоры о моем здоровье вызывают внеочередной приступ головной боли. Давай о чем-нибудь другом. Или о своем здоровье поведай.

– Да мне-то что, у меня же все восстанавливается. Самое смешное, нас, как всегда, угораздило одновременно. Амарго окончательно уверился, что мы все-таки братья, и любые попытки переубедить отметает с таким же тупым упорством, как и Гаэтано.

– Так, может, они братья? – мрачно ухмыльнулся Кантор.

– Блестящая мысль. Я передам Амарго. А что имеется в виду под внеочередным приступом? Они у тебя что, по очереди как-то строятся? В одно и то же время?

– Нет, в разное. Но строго через день. У тебя знакомого некроманта нет? Хочу на проклятие провериться.

– Могу коллег поспрашивать. Действительно странно, у нормальных больных так не должно быть… А что Жюстин сказала?

– То же самое. Что так не должно быть. Да я и сам чувствую. Оно по-разному болит, и лекарства нужны разные… Тьфу, да ну его, нашли о чем поговорить!

– Хорошо, давай о другом. Я, помнится, интересовался, какие у тебя планы на будущее.

– Никаких.

– Что, совсем?

– Совсем. Просто хожу, смотрю, думаю, чем заняться…

– Ох, Кантор… – Орландо сочувственно покивал. – Чем же ты сможешь заняться с больной головой? Может, все-таки поедешь в свой родовой замок? Отдохнешь, подлечишься?

– И тихо сдохну со скуки. Не хочу я ехать в глушь на природу. Я только что оттуда. Три луны в лесу просидел.

– Торо передал тебе гитару?

– Да.

– Играл?

– Тебе-то что?

– Одну мысль хочу проверить. Пожалуйста, скажи честно. Только не выдумывай отговорок, что это не игра, а безобразие или что ты играть разучился. Можешь даже не говорить, играл или нет, но скажи честно: хотелось?

– Какая может быть музыка, когда рука плохо действует, да еще после стольких лет перерыва? Так, технику гонял, гаммы, арпеджио, упражнения для начинающих, всякую ерунду. Но если честно, то хотелось. Что-то сыграть, напеть из старого. И новые образы иногда возникали. Урывками, вспышками, сами собой. Только ни разу не удалось их поймать и закрепить.

– Вот. Это я и хотел узнать. Кантор, пожалуйста, никуда не девай свою гитару и не расставайся с ней, а если захочется что-то сыграть – ни в коем случае не одергивай себя, не вспоминай, что разучился. Как сможешь, так и играй. А то ведь…

– Что – а то? – раздраженно перебил Кантор, очень не любивший слушать поучения.

– Да сгоришь к едреным демонам, – просто и обыденно пояснил бывший ученик и вдруг хитро усмехнулся при виде замешательства собеседника: – А ты сам не чувствовал? Я так и знал, если тебе не сказать – не почувствуешь. Слишком уж ты привык к своей новой шкуре, вжился, прирос… А Огонь пока маленький, тихий, еле теплится, со стороны видно, а почувствовать, наверное, сложно. Особенно если намертво себя убедил, что это невозможно.