Как видно, урок не пошел впрок. И к вечеру того же дня уже трое бандитов — двое, бывшие в трактире и еще один подельник, нагнали его на проселочной дороге. Начинало смеркаться, когда три бесшумные тени, отделившись от деревьев, перегородили дорогу Дмитрию. Конечно, ведь он недостаточно хорошо с ними разделался там, в гостинице — пощадил, не только жизнь сохранил, но даже увечий тяжелых не нанес. А что делать с такими бандитами — видимо, никто не знал, все — таки очень редко они встречались. Вот и хозяин гостиницы, по — видимому, просто вышвырнул их на все четыре стороны.

— Что вы хотите, люди? — спокойно спросил их Дмитрий.

Бандиты от таких слов и тона замешкались. Однако чернобородый, одна рука которого покоилась на перевязи в некоем подобии лубков, тут же нашелся:

— Деньги давай!

— Вот, возьмите, — Дмитрий вынул из кармана горсть серебренных и медных монет, которые дал ему в качестве сдачи хозяин корчмы и бросил их на дорогу у ног грабителей.

Те, ошарашенные видом денежной россыпи, сунулись, было, подбирать, но тут же, опомнившись, бросились на него с воплями:

— Все деньги давай! Все, что есть у тебя!

— Ну что ж, раз так!..

Обученное Пелагеей тело опять сумело в совершенстве постоять за себя. И через пятнадцать ударов сердца Дмитрий уже сваливал в придорожную канаву бесчувственные тела. Собрав рассыпанные на дороге деньги, он бережно убрал их обратно в карман и пошел дальше. Теперь разбойнички придут в себя не скоро!

Путь его лежал на север — дальше и дальше, к берегам северных морей. Угораздило же Мирослава забраться в такую глушь! Долго он еще шел по городам и весям, людей разных встречал — по большей части добрых и справедливых. И болезных лечил, и новые знания получал, и новые края видел… Правда, еще пару раз пришлось ему на лесных дорогах столкнуться и с разбойниками, да только наука боевая, Пелагеей преподанная и умение жить в лесу помогли отбиться и буквально раствориться в лесу. Так что оба раза нападавшие не смогли его схватить, а потом сыскать в лесных чащобах. Поскольку лес его, хотя и бывшего в тех местах гостем, признавал своим, а разбойники, хотя они в чащобах этих жили, оставались для природы чужими.

К счастью, любая дорога имеет конец.

Снова пришла весна, затем и она закончилась, уступив место лету, да и лето уже близилось к зениту, когда Дмитрий пришел, наконец, в северный край суровых скал и дремучих лесов, где и жил Мирослав.

Дул довольно — таки прохладный ветер с близкого к этим местам моря. Поднявшись на вершину холма, Дмитрий, кутаясь от пронизывающего ветра, увидел избу, стоящую на берегу гремевшей перекатами и отблескивающей заводями небольшой лесной речушки. Солнце в это время года в этих местах, несмотря на приближающийся вечер, стояло в небе довольно высоко, и ведущая к дому сквозь лес узкая тропинка просматривалась достаточно хорошо.

Спустившись с холма, Дмитрий подошел к избе. Не было ни забора, ни калитки, и Дмитрий поднялся на крыльцо. Не успел он постучать в дверь, как та открылась. На пороге возник высокий, худощавый старик, одетый в полотняные порты и рубашку с накинутой поверх нее стеганой безрукавкой, обутый в сапоги из мягкой кожи. В его темно — русых волосах и рыжей бороде не было ни одного седого волоса, а глаза были неожиданно молодыми, и в них отражалась спокойная и при этом очень мощная сила. Дмитрий застыл на пороге и не сразу нашелся, что сказать. Но хозяин избы неожиданно сам сделал шаг вперед и произнес:

— Здрав будь, путник! С чем пожаловал к старому Мирославу?

— И тебе здравия! — ответил Дмитрий. — Меня послала ведунья Пелагея. Просила передать вот это.

С этими словами Дмитрий залез за пазуху и, достав небольшой нашейный мешочек, извлек из него данный Пелагеей оберег. Диск, сделанный не то из метала, не то из камня, всегда был слегка теплым, словно его что-то грело изнутри.

— Знатная вещь! — произнес Мирослав, взяв оберег в руки. — Еще пращурами нашими сделанная. И Пелагею я помню — ох, и стрекоза была девка, когда у брата моего старшего Родомира училась науке знахарской. Так зачем же послала она тебя ко мне?

— Я у нее в обучении был. Тоже лечить учился. А год назад бабка Пелагея сказала, что ей меня учить больше нечему, а Дар мой до конца не раскрылся. И отправила к тебе. Дальше учиться!

— Знахарем быть хочешь, значит? Ну — ну… Пойдем в дом, нечего на пороге стоять.

Внутренне убранство жилища Мирослава сильно отличалось от избы Пелагеи. Не висели по стенам и около печи пучки разнообразных трав и кореньев, не стояли в углах разнообразные баночки и горшочки с готовыми отварами, порошками и мазями. Зато на полке вдоль стены стояли и лежали фолианты, от некоторых из которых так и веяло древностью.

— Что, интересно? — спросил Мирослав, заметив, что Дмитрий так и впился глазами в стопки древних книг. — А сам-то ты грамоте обучен?

— Да, Пелагея научила.

— А чему она еще тебя учила, кроме грамоты да знахарства?

— Воинскому мастерству и искусству выживания. Хотя зачем это знахарю знать нужно, долго не мог ума приложить. Знахарь лечить должен, зачем же ему знать, как убивать? Правда, мне эти навыки в дороге ох как помогли… А еще Пелагея говорила, что некоторые навыки владения своей скрытой силой именно через воинские упражнения лучше всего осваивать. Запомнил я и такие ее слова, что, мол, только понявший, сколь, с одной стороны, уязвим, а с другой — силен человек, может научиться лучше чувствовать пределы болезни и пределы лечения, которые тот или другой больной вынести сможет.

— Права Пелагея, — сказал с доброй усмешкой Мирослав. — А тебе, значит, воинская наука не по душе пришлась?

— Врать не хочу — не нравилось мне учиться, как людей лучше всего убивать. Не знахарское это все — таки умение, как ни крути! Я, конечно, благодарен Пелагее, что научила — иначе живым бы до тебя не дошел — но все же, не скрою, бился я всякий раз по нужде и удовольствия от этого никакого не получал.

— Ну что ж… Значит, и я тебя учить начну с упражнений именно воинских.

— Но почему, почему так? — дав волю изумлению, воскликнул Дмитрий.

— Оставь свои вопросы. Ты или сам все поймешь со временем, или не поймешь никогда. А если я тебя сейчас все объясню, то ты это только умом поймешь, но ни телом, ни душой не прочувствуешь, не осознаешь. А одного умственного понимания для того, чтобы стать истинным лекарем, мало.

— Но неужели же того же самого осознания нельзя достичь другими способами?

— Можно! Но у каждого свой Путь к совершенству. И либо ты мне веришь, и будешь делать так, как я скажу, либо завтра поутру мы расстанемся. Согласен?

— Согласен, — вздохнул Дмитрий. В конце концов, не зря же он проделал столь долгий путь, чтобы, несолоно хлебавши, вернуться обратно.

— Ну и ладно. А сейчас давай поедим, что Изначальные Предки послали, да и спать ляжем. Завтра поутру раненько встанем-то.

Утром следующего дня старый ведун поднял Дмитрия действительно очень рано. И позвал за собой к реке. На улице было прохладно, и поэтому Дмитрий зябко поежился. Река протекала тут же, рядом, под горкой — неширокая, но с довольно быстрым течением. Протирая глаза и отчаянно зевая, он подошел к уже стоявшему на кромке воды ведуну и, следуя его примеру, стал умываться. Холодная вода быстро прогнала сонливость, и Дмитрий уже начал разгибаться, когда умывшийся раньше Мирослав совершенно неожиданно толкнул его. И движение это было настолько стремительным и точным, что Дмитрий никак не успел на него среагировать. Он даже и самого движения не заметил! И, подняв кучу брызг, рухнул в воду.

Когда Пелагея показывала ему некоторые упражнения, он видел, как она может двигаться — так быстро, что глаз не видел самого перемещения — ведунья просто словно бы возникала из пустоты то тут, то там… Да и самому ему удалось освоить движения столь быстрые, что те же нападавшие на него разбойники ничего не успевали с ним сделать. Но в лице Мирослава Дмитрий столкнулся с чем-то качественно иным.