— До свидания, до свидания, — сказал Торстейн. — Теперь, ребята, пора запускать нашу машину.

Мы рассмеялись и, послюнявив пальцы, принялись определять направление ветра. Дул довольно легкий бриз, переходивший от южного к юго-восточному. Мы подняли бамбуковую рею с большим прямоугольным парусом. Он расслабленно свисал, и это придавало лицу Кон-Тики сморщенный, недовольный вид.

— Старику не нравится, — произнес Эрик, — когда он был молод, дули ветры посильнее.

— Да, здорово мы мчимся, — сказал Герман и бросил кусок бальсового дерева в воду у носа плота.

— Один, два три… тридцать девять, сорок, сорок один.

Кусок дерева все еще спокойно лежал в воде рядом с плотом; он не прошел и половины пути вдоль борта.

— Чудесно! — сказал Торстейн. — Пожалуй, эта щепка будет сопровождать нас всю дорогу.

— Надеюсь, что вечерним бризом нас не отнесет назад, — сказал Бенгт. — Прощание с Кальяо было очень забавным, но я не хотел бы, чтобы нас приветствовали там с таким быстрым возвращением.

Но вот кусок дерева миновал конец плота. Мы прокричали «ура» и принялись укладывать и закреплять все, что было сброшено на палубу в последнюю минуту. Бенгт разжег примус внутри пустого ящика, и вскоре мы наслаждались горячим какао с галетами и проделывали дырки в свежих кокосовых орехах. Бананы оказались еще не совсем спелыми.

— В этом отношении теперь все в порядке, — с довольным смехом произнес Эрик. В широких штанах из овечьей шкуры, в высокой индейской шапке на голове, с попугаем на плече, он расхаживал по палубе.

— Одно мне не нравится, — добавил он, — если мы будем и дальше неподвижно торчать здесь, то все эти малоизученные встречные течения могут снести нас как раз к прибрежным скалам.

Мы поговорили о том, не взяться ли нам за весла, но решили подождать ветра.

И ветер поднялся. Он задул с юго-востока ровно и упорно. Вскоре наш парус наполнился и выгнулся вперед, подобно вздымающейся груди, и лицо Кон-Тики вспыхнуло задором. И «Кон-Тики» начал двигаться.

— Эгей! — радостно закричали мы, повернувшись в сторону запада, и стали подтягивать штаги и ванты. Рулевое весло было опущено в воду, и расписание вахт вступило в силу. Мы бросали бумажные шарики и щепки за борт у носа и перебегали на корму, отсчитывая с часами в руках:

— Раз, два, три… восемнадцать, девятнадцать — есть!

Бумажки и щепки проплывали мимо рулевого весла и вскоре выстраивались, как нанизанные на нитку бусы, покачиваясь вверх и вниз среди волн за кормой. Мы шли вперед метр за метрам. «Кон-Тики» не разрезал воду, как остроносые гоночные яхты. Неуклюжий и широкий, тяжелый и громоздкий, он степенно двигался вперед, переваливаясь с волны на волну. Он не спешил, но, тронувшись с места, уже продолжал двигаться с непоколебимым упорством.

Теперь все наше внимание было обращено на рулевое устройство. Плот был построен в точности так, как его описывали испанцы, но в наше время не осталось в живых никого, кто мог бы преподать нам практический урок управления индейским плотом. Этот вопрос мы подробно обсуждали на берегу со специалистами, но результат оказался совершенно неудовлетворительным. Они знали не больше нашего. Как только юго-восточный ветер усилился, мы должны были удерживать плот в таком положении, чтобы ветер наполнял парус со стороны кормы. Если плот слишком сильно поворачивался боком к ветру, парус сразу же начинал полоскаться и ударял по грузу, людям и бамбуковой каюте, а весь плот поворачивался и продолжал свой путь кормой вперед. Это была тяжелая борьба; трое воевали с парусом, а остальные трое изо всех сил налегали на длинное рулевое весло, чтобы повернуть нос деревянного плота и отвести его от ветра. А после того, как нам удавалось повернуть плот, рулевому нужно было хорошенько следить, чтобы через минуту не повторилось все сначала.

Рулевое весло длиною шесть метров свободно лежало между шпеньков-уключин, вбитых в огромную колоду, прикрепленную к корме. Это было то самое рулевое весло, которым пользовались наши туземные друзья, когда мы сплавляли лес вниз по реке Паленке в Эквадоре. Длинный шест из мангрового дерева был крепок, как сталь, но так тяжел, что немедленно утонул бы, если бы мы уронили его за борт. К концу шеста с помощью веревок была прикреплена большая лопасть из сосны. Требовалась вся наша сила, чтобы неподвижно удержать длинное рулевое весло, чтобы волны ударяли о него. Наши пальцы очень быстро уставали, так как нам то и дело приходилось судорожно сжимать весло, чтобы повернуть его и придать ему такое положение, при котором лопасть стояла в воде совершенно прямо. Последнего затруднения нам удалось избежать с помощью поперечного бруска, который в качестве рычага мы привязали к рукоятке рулевого весла. А тем временем ветер крепчал.

Во вторую половину дня пассат уже дул во всю силу. Океан быстро покрылся ревущими волнами, набегавшими на нас сзади. Теперь мы впервые полностью осознали, что находимся во власти самого океана. Теперь он являлся суровой действительностью; связь с прежним миром была прервана. Благополучно все сложится или нет, будет теперь всецело зависеть от мореходных качеств бальсового плота в открытом океане. Мы знали, что отныне нет никакой надежды на встречный ветер, никаких шансов вернуться назад. Мы вошли в настоящий пассат, и с каждым днем нас будет уносить все дальше и дальше в океан. Нам оставалось только идти вперед с наполненным ветром парусом; если мы попытаемся повернуть обратно, нас все равно понесет дальше в море кормой вперед. Перед нами был только один выход — плыть по ветру, держа нос в сторону заката. Но ведь это и являлось как раз целью нашего путешествия — следовать по пути солнца, подобно тому, как это делал, по нашему мнению, Кон-Тики со своими древними солнцепоклонниками, когда их изгнали из Перу за океан.

С торжеством и облегчением мы увидели, как наш деревянный плот поднялся на первый грозный гребень волны, который, пенясь, накатился на нас. Но рулевой был совершенно не в состоянии удерживать весло в неподвижном положении, когда ревущие волны накатывались на весло и чуть не вырывали его из уключин или заносили его в сторону, и рулевой, беспомощно повиснув на нем, вертелся, как акробат. Даже вдвоем не удавалось удерживать весло, когда волны вздымались рядом и обрушивались на стоявших на корме рулевых. Нам пришла в голову мысль протянуть веревки от лопасти весла к обоим бортам плота и с помощью других веревок закрепить весло на месте в уключинах так, чтобы оно имело ограниченную свободу движения и могло сопротивляться даже наиболее сильным волнам, пока мы сами будем в состоянии держаться.

Впадины между волнами постепенно становились глубже, и мы поняли, что плывем в самой быстрой части течения Гумбольдта. Было очевидно, что волны вызваны течением, а не просто подняты ветром. Зеленая холодная вода окружала нас со всех сторон, и зубчатые горы Перу исчезли в гряде густых облаков за кормой. Когда тьма заволокла океан, началась наша первая схватка со стихиями. Мы все еще не были уверены в океане, все еще не знали, будет ли он нашим другом или врагом, когда мы окажемся с ним в тесном соприкосновении, к которому сами стремились. Окутанные мраком, мы слышали, как общий шум волн вокруг нас внезапно заглушался свистом надвигавшегося вала, и видели белый гребень, который подкрадывался к нам на уровне крыши каюты. Мы хватались за что попало и с беспокойством ожидали, когда масса воды хлынет на нас и на плот. Но всякий раз мы испытывали то же чувство удивления и облегчения. «Кон-Тики» спокойно вздымал корму и поднимался вверх, не обращая внимания на массы воды, бурлившей вдоль его бортов. Затем он снова опускался вниз и ждал следующей большой волны.

Самые крупные валы часто накатывались по два или по три подряд, а в промежутке между ними шел длинный ряд более мелких волн. В том случае, если два больших вала следовали один за другим на слишком близком расстоянии, второй вал обрушивался на корму, между тем как первый все еще держал нос плота высоко в воздухе. Поэтому мы установили в качестве непреложного закона, чтобы вахтенный рулевой обвязывал себя вокруг пояса веревкой, другой конец которой прочно прикреплялся к плоту. Ведь фальшборта на корме не было. Задача рулевых заключалась в том, чтобы держать парус всегда наполненным, не давая носу плота уклониться в сторону от волн и ветра. Мы укрепили на ящике на корме старый судовой компас, чтобы Эрик мог проверять курс и вычислять наше положение и скорость. В данное время мы не знали точно, где мы находились, так как небо было в сплошных тучах, а до самого горизонта расстилался лишь хаос валов. Вахту у руля приходилось нести двум человекам сразу; стоя рядом, они должны были вкладывать всю свою силу в борьбу со стремившимся вырваться веслом, между тем как остальные, забравшись внутрь открытой бамбуковой каюты, пытались немного соснуть. Когда надвигалась действительно крупная волна, рулевые оставляли весло на попечение веревок и, вскакивая на палубу, хватались за бамбуковую жердь, выступавшую из-под крыши каюты, а массы воды с грохотом обрушивались на них со стороны кормы и уходили между бревнами или за борт плота. Тогда вахтенные снова бросались к веслу, пока плот не успел повернуться, а парус не начал полоскаться. Если бы плот очутился боком к волнам, они легко могли бы затопить бамбуковую каюту. Когда же волны набегали на плот сзади, они сразу же исчезали между выступающими бревнами и редко достигали стены каюты. Круглые бревна на корме пропускали воду, как зубцы вилки. В этом было явное преимущество плота: чем больше щелей, тем лучше — через отверстия под нами вода уходила, но никогда не входила.