«Мы подружились с акулой, сопровождавшей нас сегодня. За обедом мы кормили ее остатками, которые кидали ей в открытую пасть. Когда она плыла рядом с нами, можно было подумать, что это свирепый, но сейчас добродушно и дружески настроенный пес. Приходится признать, что акулы имеют довольно забавный вид, пока вы сами не попадаете к ним в пасть. Во всяком случае, нам доставляло удовольствие, когда они плавали около нас, если только мы в это время не купались».

Однажды бамбуковая палка с мешком, в котором находилась еда для акулы, привязанная к веревке, лежала наготове на краю плота, как вдруг набежала волна и смыла ее за борт. Бамбуковая палка плыла уже в каких-нибудь 200 метрах за кормой плота; внезапно она встала в воде торчком и сама по себе помчалась вслед за плотом, как бы любезно собираясь сама вернуться на свое место. Когда удилище, покачиваясь, приблизилось к нам, мы заметили плывшую под ним трехметровую акулу; бамбуковая палка торчала из воды, подобно перископу. Акула проглотила мешок с едой, но не перегрызла веревки. Вскоре удилище догнало нас, спокойно проплыло мимо и скрылось впереди.

Хотя мы постепенно стали смотреть на акулу совершенно иными глазами, все же наше уважение к пяти или шести рядам острых, как бритва, зубов, спрятанных в огромной ее пасти, никогда не исчезало.

Как-то Кнуту пришлось поневоле выкупаться в обществе акулы. Никому из нас ни в коем случае не разрешалось отплывать от плота — как из-за того, что плот могло унести, так и из-за акул. Но однажды было исключительно тихо, и мы вытащили уже на борт несколько акул, следовавших за нами; поэтому я разрешил быстро выкупаться в океане. Кнут нырнул и, проплыв под водой довольно большое расстояние, появился на поверхности и собирался вернуться назад. В это мгновение мы заметили с мачты, что под ним движется в воде тень, которая была больше его самого. Мы предостерегающе закричали, по возможности спокойно, чтобы не испугать, и Кнут изо всех сил заторопился к плоту. Но тень под ним принадлежала еще лучшему пловцу, который рванулся из глубины и стал нагонять Кнута. Они достигли плота одновременно. Пока Кнут взбирался на палубу, двухметровая акула проскользнула как раз под его животом и остановилась у плота. В благодарность за то, что она не откусила Кнуту ногу, мы дали ей вкусную голову золотой макрели.

Обычно жадность в акуле пробуждается не при виде добычи, а от ее запаха. Опыта ради мы садились на край плота и опускали ноги в воду, и акулы подплывали к нам на расстояние метра или полуметра, а затем спокойно поворачивались к нам хвостом. Но если вода хоть чуть-чуть окрашивалась кровью, как это бывало, когда мы потрошили рыбу, тогда акульи плавники оживали, и акулы налетали на нас, подобно мясным мухам, со всех сторон. Когда мы выбрасывали акульи потроха, хищники форменным образом сходили с ума и в слепом неистовстве метались вокруг нас. Они с жадностью пожирали требуху своего родича, а если мы опускали в воду ногу, они бросались со скоростью ракеты и даже хватали зубами бревна в том месте, где только что была нога. Бывают акулы и акулы, так как они целиком находятся во власти своего настроения.

В наших отношениях с акулами мы в конце концов дошли до такой фамильярности, что стали таскать их за хвост. Таскать животных за хвост считается не слишком интересным видом спорта, но это объясняется, пожалуй, тем, что никто не проделывал таких фокусов с акулами. На самом деле, это увлекательный спорт.

Для того чтобы хватить акулу за хвост, мы должны были сначала предложить ей какой-нибудь действительно лакомый кусок. Чтобы заполучить его, она готова высунуть голову из воды. Обычно пища ей предлагалась в танцующем мешке. Кормить акулу прямо из рук вовсе не забавно. Если из рук кормят собак или ручных медведей, они впиваются зубами в мясо и начинают рвать и терзать его, пока не откусят кусочка или не захватят весь кусок. Но если вы держите на безопасном расстоянии от головы акулы большую золотую макрель, то акула подпрыгивает, щелкает челюстями, и, хотя вы не чувствуете никакого рывка, половина макрели внезапно исчезает, и вы остаетесь сидеть с хвостом в руках. Нам стоило большого труда ножом разрезать золотую макрель на две части, а акула за какую-нибудь долю секунды еле заметным быстрым движением вбок своих челюстей с треугольными пилообразными зубами перерезала, как машинкой для резания колбасы, спинной хребет. Когда акула спокойно поворачивалась, чтобы скрыться в глубине, ее хвост колыхался над поверхностью воды, и тогда его легко было схватить. Кожа акулы на ощупь напоминает наждачную бумагу, а с нижней стороны кончика ее хвоста имеется углубление — по-видимому, для того, чтобы можно было как следует ухватиться. Если нам удавалось вцепиться в хвост в этом месте, то хватка оказывалась достаточно прочной. Затем, прежде чем акула приходила в себя, нужно было сильно рвануть и вытащить хвост акулы как можно дальше, прижав его к бревнам. Секунду или две акула ничего не соображала, а затем начинала извиваться передней частью туловища и рваться, но довольно вяло, так как без помощи хвоста она не может развить никакой скорости. Остальные плавники служат только для сохранения равновесия и в качестве руля. После нескольких безнадежных рывков, во время которых наша задача сводилась к тому, чтобы не выпустить хвоста, ошеломленная акула падала духом и становилась совершенно пассивной; так как свободно перемещающийся желудок начинал опускаться в сторону головы, то в конце концов акула впадала в состояние полного паралича. Как только акула затихала и неподвижно повисала, ожидая дальнейших событий, наступал момент, когда нужно было тащить ее изо всех сил. Нам редко удавалось вытянуть из воды тяжелую рыбу больше чем наполовину, но тут акула приходила в себя и остальное доделывала сама. Мощными рывками она поворачивала голову в нашу сторону и высовывала ее на бревна; тогда мы подтягивали ее со всей силой, на какую были способны, и оттаскивали в сторону при этом как можно быстрее, чтобы спасти свои ноги. Ибо теперь настроение у акулы было отнюдь не добродушным. Она билась и подпрыгивала на палубе и молотила хвостом по бамбуковой стене, работая им, как кувалдой. Теперь она больше не щадила своих стальных мышц. Огромная пасть была широко раскрыта, а ряды зубов щелкали и кусали вокруг все, до чего они могли добраться. Иногда военный танец заканчивался тем, что акула более или менее случайно шлепалась за борт и, претерпев столь постыдное унижение, навсегда исчезала; но чаще всего она слепо билась на бревнах кормы, и мы успевали набросить затягивающуюся петлю на ее хвост, или же она сама навеки переставала скалить свои дьявольские зубы.

Когда акула попадала к нам на палубу, наш попугай приходил в большое волнение. Он торопливо выскакивал из бамбуковой каюты и с бешеной скоростью взбирался по стене, пока не оказывался на безопасном наблюдательном пункте — на крыше из пальмовых листьев; там он сидел, покачивая головой, или же бегал взад и вперед вдоль конька крыши, крича от возбуждения. Он уже давно стал прекрасным моряком и всегда был полон юмора и веселья. Мы считали, что нас на плоту семеро — шестеро людей и зеленый попугай. Холоднокровному крабу Юханнесу приходилось все-таки довольствоваться тем, что его признавали не вполне полноправным компаньоном. По ночам попугай забирался в клетку, которая находилась под крышей каюты, но днем он важно разгуливал по палубе или висел на вантах и штагах, проделывая самые изумительные акробатические упражнения. Вначале на штагах и вантах у нас были тендеры[34], но от них перетирались веревки, и мы заменили их обыкновенными морскими узлами. Когда штаги и ванты от действия солнца и ветра вытянулись и стали провисать, нам всем пришлось взяться за укрепление тяжелых, как железо, мачт из мангрового дерева, которые все больше и больше наклонялись и грозили запутаться в снастях и в конце концов упасть. В самый критический момент, когда мы изо всех сил тянули, попугай принялся кричать своим резким голосом: