Словно видя меня насквозь, она тут же заводит старый хит исполнителя американского кантри Кении Роджерса The Gambler[195]:

Вероятно, под воздействием утреннего похмелья мне припомнились все услышанные во время поездки обвинения в том, что я решил выделить определенную группу населения и сделать ее предметом своих исследований. Почему я вдруг заинтересовался темой бегства христиан из арабских стран? Зачем решил разбередить это межрелигиозное осиное гнездо? Почему бы мне не заняться шиитами в суннитских странах, которым сейчас еще хуже? Отчет PEW[197] показывает, что мусульмане подвергаются еще большим гонениям на Ближнем Востоке, чем христиане – причем со стороны самих же мусульман[198]. Так почему бы мне не заняться алавитами в Сирии, чья жизнь повиснет на волоске, как только падет нынешняя власть? Может, я занимаюсь этим, потому что христиане так похожи на нас? Что это – культурный шовинизм? Посмотрите на Ливан: разве христиане не показали себя с безобразной стороны во время межрелигиозной войны? Достойны ли они хоть капли сочувствия?

Однако я не считаю, что если их белые одежды забрызганы кровью, это повод вообще не писать о христианах. Не служит оправданием молчания и то, что представителям других конфессий приходится в некоторых странах еще хуже. К примеру, во время гражданской войны в Конго погибло гораздо больше народу, однако эта проблема не привлекает к себе такой же интерес. Можно им сострадать, однако внимание, которое я хочу привлечь к описываемой мной ситуации, не связано с количеством перенесенных страданий. У нас есть исторические, культурные и религиозные причины для интереса к ближневосточным христианам. Однако их положению уделяется не слишком много внимания. Некрещеному наблюдателю остается только удивляться, насколько оно незначительно.

Посещая христиан в арабских странах, я начинаю сомневаться в нашем собственном предполагаемом христианстве. Постепенно до меня доходит, как велика разница между нами. Христиане в арабских странах очень сильно отличаются, к примеру, от скандинавских протестантов. В какой-то момент я рассказываю Раймонду об одном маленьком событии, произошедшем в Дании, пока я нахожусь в Ливане: община Ютландии опубликовала объявление, в котором приглашает на работу «верующего» священника. Он чуть не помер от смеха. Ну как тут не согласиться со священником из Эль Мины, который, пытаясь разыскать средства на строительство новых школ в осажденном городе, обвинял европейские правительства в том, что те готовы поддерживать только секулярные некоммерческие организации?

Христиане, с которыми я встречался, производили на меня впечатление знакомых незнакомцев. Что общего у меня может быть с маронитами, вынужденными с оружием в руках защищать свои права? А какое отношение я имею к греко-православным палестинцам с их ладаном, иконами и крепким чувством семьи? И что у меня общего с коптами, которые верят в чудеса и изгнание дьявола? Чем больше я общаюсь с арабскими христианами, тем больше понимаю, что между нами – дистанция, обусловленная тем историческим опытом, который в Европе напрочь отсутствует.

Как-то вечером я собирался встретиться с профессором Американского университета в Бейруте Ваилом Хаиром, чтобы попытаться выяснить, насколько велика эта дистанция. Он – бывший директор правозащитной организации Гуманитарный Фонд По Правам Человека, адвокат и преподаватель курса по правам человека в университете, а также автор множества книг. На улице льет как из ведра, Ваил Хаир стоит у дверей университета со сложенным зонтом. Мы приветствуем друг друга и идем искать место, где можно поговорить. Свой зонтик профессор использует в качестве трости. Наконец мы набредаем на кафе, в котором полно студентов. Сняв пальто, он садится.

Хаир хочет донести до меня, что дороги Ближнего Востока и Запада разошлись еще в Средние века. Именно тогда в Европе, из которой я прибыл в Ливан, произошли серьезные исторические расколы. Первый образовался в эпоху Возрождения, которая вновь открыла перед человечеством мир древности.

– Вы увидели, каких блестящих результатов достигли греки и римляне в области науки, искусства и философии. Вы обнаружили существование нехристианского мира, некую параллельную вселенную, не относящуюся к христианству, – объясняет он.

Появление протестантизма послужило причиной второго серьезного раскола.

– Мартин Лютер вернул вас к истокам религии. Институт церкви потерял свое сакральное значение. Между человеком и Богом, минуя церковь, была установлена прямая связь. Католицизм настаивает на том, что спастись для жизни вечной можно только через участие в церковных таинствах. Таким образом церковь служит посредником между человеком и Богом. Но протестанты от этой концепции церкви отказались.

Третий раскол возник в результате католической контрреформации. В католической церкви была проведена реформа, во время которой появилось множество современных учебных заведений, основанных иезуитами.

Хаир пункт за пунктом четко излагает причины, по которым пропасть между Западом и Ближним Востоком стала настолько непреодолимой.

– Все это никак не затрагивало нашу территорию – Ближний Восток, – говорит он.

Четвертый раскол был инициирован эпохой Просвещения.

– Впервые в истории возникает мысль о самоценности человеческого в человеке. Это понимание не пришло откуда-то извне. Оно стало революционным. До сих пор считалось, что человек – совокупность качеств, унаследованных им от класса, к которому он принадлежит, семьи, территории, где он живет, и от Бога, – говорит профессор.

Пятый раскол породила индустриальная революция XIX в. Так появилось понятие «общества» или, вернее, осознание того, что каждая общественная группа должна обладать особыми правами.

– Политикам стало сложно игнорировать социальные группы, которые наперебой требовали, чтобы к их мнению прислушивались. И это вас изменило.

Он сказал именно «вас». Сам он не член этого клуба. Он родом с Ближнего Востока.

– Наша часть света не знает всех этих новшеств, – говорит он. – Мы остаемся такими, какой Европа была до XIII века. Хотя глядя на нас со стороны, может показаться, будто мы не слишком отстали от Запада. Однако в нас сохранилась культура, не тронутая этими пятью этапами.

Хаир спрашивает, как христиане справляются с жизнью в средневековом обществе. И сам же отвечает:

– Христианин на Ближнем Востоке получает свою идентичность извне – от своей религии. Точно так же управляются и все мусульманские страны. Если вы мусульманин, то у вас есть «права». Если вы не мусульманин, то вас должны «защищать». Но при этом прав у вас нет. В этом-то и заключается принципиально иной подход. В Европе самое главное – это человек, – поясняет профессор. – Идентичность человека исходит изнутри. Именно в связи с этим в Европе лучше понимают, что права человека универсальны. То, что человек имеет права только потому, что он человек. Это совсем другие права, чем те, которые дает религия, как это происходит на Ближнем Востоке.

Разумеется, не все так просто. Под влиянием западных стран в начале XX в. Ближний Восток претерпел кое-какие изменения. К примеру, условия жизни христиан улучшились. В арабских странах появилась своя конституция, в какой-то степени независимая судебная система, свобода прессы.

– Однако после войны, в связи с основанием государства Израиль в 1948 г., наша свобода стала постепенно истощаться. Управление этой частью света попало в руки военных режимов.