– Да ладно, с кем не бывает – ну выпил мужик чуток, разухарился…

– Ты ж не ухарил!

– Так ко мне ж го… господин наместник не цеплялся.

– Ты ж девок соблазнять не пытался?

Жар смущенно кашлянул. «Не пытался» и «не получилось» – вещи разные.

– Как ты думаешь, он сумеет выкрутиться? – резко сменила тему сама Рыска.

– Не знаю, – соврал вор, не желая огорчать подружку раньше времени. – Зря Альк путником назвался. Пусть бы лучше судья думал, что он простой наемник.

– Тогда б его уже повесили!

– А теперь вообще неизвестно, что сделают. Как пирожок спереть в общину сообщат.

– Как… что?

Жар прикусил язык. Не украсть пирожок у растяпы-лотошника на углу Крученой и Семи собак было позором даже для ребенка, на нем обучали всех начинающих воришек. Следующей ступенью было незаметно подбросить лотошнику в карман монетку, дабы такой полезный человек не разорился.

До объяснений, к счастью, дело не дошло: друзья уже остановились перед тюремными воротами. Выданная судьей «бумажица» оказалась простым обрывком, на котором судья поставил размашистую подпись и приложил печать. Стражники не глашатаи, чтобы грамотой владеть, но печати всех знатных горожан знают назубок. Казалось бы, неужто сложнее каких-то сорок шесть букв заучить…

– С виду вроде правильная. Только что-то не звенит. – Старший из охранников сосредоточенно помахал бумажкой над ухом и передал второму.

– Угу. – Тот надкусил краешек и скривился: – И мягкая какая-то. Уж не фальшивая ли?

Жар, поняв намек, положил на бумажку две монеты.

– А так?

– Тонковата что-то… – продолжал кочевряжиться старший.

Вор добавил еще одну, и их наконец впустили, пренебрежительно указав копьем на лестницу в подвал: на первом этаже, вполне себе приличном, жили тюремщики и палачи, на втором хранились бумаги. Заключенные же небось и под землей не заплесневеют.

Внизу гостей встретил еще один, куда более унылый пожилой стражник, мающийся в тесном сыром закутке с коптящим факелом. Тюрьму недавно почистили, скопом отправив на каторгу мелкое жулье и бродяг, и в камерах сидели только «порядочные» – те, за кого обещали собрать выкуп или похлопотать перед наместником. Эти считали ниже своего достоинства общаться с простым охранником, да тот и сам остерегался с ними связываться, отчаянно скучая по старой доброй швали, с которой можно было пошутить, побраниться, а то и безнаказанно дать в рыло.

– Вон там ваш дружок, в самом конце слева, – сообщил стражник, принимая от Жара монету. Посторонился, пропуская гостей в длинный тюремный коридор, и лениво заметил им в спины: – Только он, кажись, окочурился ночью.

– Что?! – Рыска в ужасе обернулась.

– Ага. – Тюремщик вытащил изо рта зубочистку, осмотрел и вставил другим концом. – Ну его когда притащили, он совсем плох был, даже на лежак влезть не смог. Стонал-стонал, потом обделался и затих. Так там на полу и валяется.

– Альк!!! – Рыска бросилась вперед.

Жар, печально покачав головой, пошел за ней. Этого он, честно признаться, и ожидал. Бить можно по-разному. И просто разукрасить синяками на память – и почти бесследно, чтобы дознаватель не придрался к трупу и чересчур ретивым стражникам. Вор на такие штучки уже насмотрелся. Потому-то и остерегался до поры хаять саврянина – но втайне надеялся, что убить путника не так легко.

Девушка схватилась за прутья решетки, прижалась к ним лицом. Камера была узкая и длинная, с забранным прутьями окошечком на противоположной стороне, под самым потолком. Проникавшего в него света едва хватало, чтобы разглядеть узкую лавку-лежанку у стены, накрытую серым драным покрывалом.

– Альк?

Темное пятно на полу не шелохнулось.

– Откройте! – Рыска с лязганьем потрясла дверь.

– Но-но, не балуй! – ворчливо одернул ее тюремщик. – Ему уже без разницы, а замок старый и так вечно клинит. Помнится, в соседней камере как сломался, так приговоренного оттуда неделю для плахи добыть не могли. Пришлось жаждой уморить. – Стражник хихикнул и зазвенел ключами, неспешно подбирая нужный.

Жар прислонился к стене, заставляя себя дышать глубоко и ровно. Тюремное подземелье с его особым запахом сырости, немытых тел, крыс, тухлятины и нечистот и без того выбивало вора из колеи, навевая не слишком приятные воспоминания, а тут еще «веселенькие» баечки.

Дверь наконец открылась, и Рыска ворвалась внутрь, чуть не сбив стражника с ног.

– Тьфу, бешеная девка! – Тюремщик, впрочем, был не чужд человеческому горю, тем более исходящему от такой хорошенькой девицы. Он даже посторонился, пропуская в камеру Жара, прикрыл за ним дверь и подпер ее спиной. Пусть полюбуются напоследок, а то мстительный наместник может и трупу наказание назначить: голышом на кол насадить или за ноги подвесить, покуда не сгниет. А хорошо он все-таки Румза приложил, хе-хе! Весь город уже знает. Кабы не саврянином был, даже пожалели бы его.

Рыска упала на колени возле тела (как померещилось в полумраке, уже обезглавленного), схватила его за плечи… и ощутила под пальцами только мокрую ткань рубашки. Девушка взвизгнула от неожиданности, отпрянула. Жар, не веря глазам, подскочил к лавке и рывком сдернул тряпье, словно надеясь обнаружить узника под ним.

– Ах ты…

Рыска истерически рассмеялась.

Под лавкой чернел крысиный лаз.

Звякнуло, щелкнуло. Когда Жар обернулся к двери, на ней уже висел замок, а тюремщик спешил к выходу, тряся связкой ключей, как колокольчиком.

– Эй, ты чего, котяра?! – возмутился вор, подбегая к решетке. – Выпусти нас!

– Посидите тута до разбирательства, а то ищи вас потом, подозрительных! – не оглядываясь отозвался стражник и уже с середины коридора завопил: – Побе-е-ег!

Фесся молча глядела, как муж наматывает портянки и обувается в лапти. Тишина была тяжелой, напряженной. Лучше бы ругань, упреки, слезы, чем такое вот грозовое ожидание.

– Ну пошел я, – неловко сказал Цыка, выпрямляясь. – Давай поцелуемся на дорожку, что ли…

Жена покорно позволила ему привлечь себя к груди, коснуться неподвижных губ.

– Бессовестная ты баба, – не выдержал батрак. – Муж на полгода уходит, а она его даже проводить по-доброму не желает!

– Что?! – прорвало Фессю. – Это я-то бессовестная?! Сам нас бросил, еще и упрекает!

Муж страдальчески поморщился: ну вот, опять все сначала! И как ей объяснить?!

– Не бросил, а наоборот – забочусь, деньги для семьи зарабатываю, горба не щадя!

– Как будто нам и так чего-то не хватало! Дом почти достроен, две коровы есть, приданого и дареного полный сундук. Иные на меньшее от хозяев уходят, в землянке по три года живут, но как-то же поднимаются! Сурок и тот с плешивого теленка начинал, за полсребра на скотобойне купленного.

– А я не хочу «как-то»! – Цыка в сердцах ударил кулаком по ладони. – На кой три года терять, если можно сразу на ноги встать?

– Вот! Это ты не хочешь! Тогда и не ври, что для семьи!

– Для сына моего! Мне лучше знать, что ему нужно!

– А может, это девочка? – ядовито предположила Фесся, опуская руку на зашевелившийся живот – ребенок как будто понял, что речь идет о нем.

– Мальчик, – уверенно возразил муж, – я у Рыски спрашивал. И не хочу, чтобы он, как я, в нужде рос!

– Так ведь нет никакой нужды. – По щекам жены снова покатились слезы. – Потерпеть только чуток, главное – вместе… Как же я одна рожать-то буду?!

– Что, и рожать вместе с тобой?!

– Постоял бы рядом, за руку подержал! – Фесся порывисто вцепилась в его локоть, как будто время уже подошло.

– Да ты чего, – растерялся батрак, выдергивая руку, – меня мужики засмеют, а тебя бабы!

– Пускай, зато мне спокойнее будет!

– Вот еще, придумала глупость! – Цыка распахнул дверь. Телега с тсарскими работниками выезжала из Приболотья сразу после завтрака, и сопровождавший их голова пригрозил, что если батраки опоздают, то пойдут в город пешком. – Вы, бабы, как кошки, – вспомнив, повторил он за Сурком. – Родишь, никуда не денешься.