Бухта погрузилась в густую тень от окружающих гор, за которыми скрывалось солнце. Отдали носовые*, винты погнали пенящиеся струи вдоль бортов к носу (судно дало задний ход), выбрали слабину* кормовых швартовов*, и «Грибоедов» стал медленно отходить носом от стенки. Владимир Семенович стоял на мостике с рупором в руке, пока не подал команды: «Отдать кормовые»* и «Самый малый вперед».

«Грибоедов» развернулся, прибавил ходу и пошел вперед.

Островки и выступы берега казались уже черными силуэтами на фоне мелкой зыби, отблескивающей закатными лучами. Далеко впереди, между последним мысом и островом, виднелась густая мгла, нависшая над океаном после жаркого дня.

После «липкого зноя» на берегу так приятно было стоять на носу, обвеваемом ветром от хода корабля. Долго мы стояли с товарищами, то беседуя, то просто любуясь угасающим вечером, то всматриваясь вдаль: «верно ли, что вон там, на мысу, мелькает огонек маяка?».

9 июня. Пробило 8 склянок-20 часов. Вечер по времени и ночь по темноте. Над нами яркое звездное небо южного полушария. На океане свежий ветер срывает гребешки волн. После двух спокойных дней сегодня изрядно качает. Вдоль борта в пене проносятся мириады мелких ярких точек. Они не мерцают, а светятся все время и ярко-ярко. Зеленоватым светом вспыхивают гребни волн и постепенно гаснут.

Какое-то особенное сегодня свечение моря. Стоишь на носу, и когда «Грибоедов», поднявшись на высокую волну, падает вниз, — светящиеся каскады пены так ярки, будто их подсвечивают лампочкой с зеленовато-лунным светом. Когда нос корабля режет высокую волну, то светящимися фонтанами и брызгами устремляется на палубу вода через якорные клюзы*.

Смотришь и не наглядишься на эту «игру» океана. я долго пробыл на баке, прошел на корму и там также долго любовался, как пенящийся кильватер* яркой лентой уходит вдаль, и зеленоватый свет его постепенно теряется в черноте ночи.

10 июня. Сегодня в полдень показалась справа (на западе) земля (до сих пор мы шли далеко от берега, избегая лавирования между островами и банками, которыми изобилует прибрежная зона материка). В бинокль были видны группы деревьев и рощи, какие-то строения. Это — Уругвай.

После обеда ветер стал шквалистый, море разгулялось, начало изрядно качать. Стало холодно-всего 12° тепла, так что без пальто нельзя было находиться даже на защищенном от лобового ветра ботдеке. Все пассажиры попрятались в каюты от «зимней стужи». Да ведь и впрямь, в южном полушарии сейчас зима, а мы сегодня почти на 35° южной широты, это уже на 12° южнее тропика Козерога, то есть в зоне умеренного климата.

Под вечер показались огни какого-то маяка на берегу, позднее был виден еще другой и ожидалось, что ночью мы пройдем в виду Монтевидео. Вода в океане не только потеряла голубую окраску, но стала желтоватой и мутной.

11 июня. Проснувшись утром и выйдя на бак, я не узнал моря: за бортом плескалась мелкой зыбью коричневая грязная вода. На горизонте слева виднелась низкая полоска земли. Справа надвинулись слоистые тучи, придавая необычайную мрачность и без того унылому пейзажу.

Мы вошли в устье реки Ла-Платы (Рио-де-ла-Плата — по-испански, в переводе — Серебряная река), как называют огромный эстуарий, в который впадают, сливаясь, реки Парана и Уругвай. Ширина Ла-Платы у самого океана 220 км, против Монтевидео-105 км и 40 км у Буэнос-Айреса. Длина же самой Ла-Платы-320 км, но с Параной она составляет 4 400 км. Ла-Плата и Парана (иногда и всю Парану называют Ла-Платой) — крупнейшая речная система на материке после Амазонки. Парана вообще судоходна на 2 500 км от моря, а на 800 км, до города Санта-Фе, могут подниматься крупные океанские суда.

Начало Параны лежит на южной окраине Бразильского нагорья. Мы пересекали реки Паранаибу и Рио-Гранде, которые составляют самое верховье Параны, когда ехали поездом из Араша в Бело-Оризонте. Теперь мы под-нимались по ней, поражаясь ее ширине и мощи.

Парана несет огромное количество ила и других взвешенных частиц, которые и делают ее воду такой мутной и грязной, что название Серебряная река кажется злой шуткой.

Впадая в океан и смешиваясь с океанской водой, Ла-Плата на многие десятки километров загрязняет ее, лишая прозрачности и придавая грязный желтоватый оттенок, что мы и наблюдали накануне.

Короткое время мы простояли на якоре на рейде Буэнос-Айреса, пока портовые власти производили осмотр и дали нам разрешение следовать далее.

Берега собственно Ла-Платы и Параны чрезвычайно низменные, затопляемые во время половодья.

Даже выше слияния с Уругваем Парана течет огромной ширины потоком, разбиваемым большими низменными островами на протоки, и только далеко на горизонте виднеется полоска коренного берега.

Не снижая скорости, как в океане, мы поднимались по реке, хорошо обставленной буями и бакенами по фар-ватеру.

Постепенно и довольно скоро, уже километрах в 60–70 от собственно Ла-Платы, фарватер сузился, и можно было хорошо видеть затопленные невысокие деревья, кроны которых чуть возвышались над водой как на залитых паводком островах, так и близ берегов.

Картина эта до чрезвычайности напоминала тугаи на Амударье. Они точно так же затапливаются во время подъема воды, цвет которой такой же желтовато-коричневый.

Преобладающим деревом здесь по Паране является ива Гумбольдта*, заросли которой образуют первую и широкую полосу зарослей от русла к берегу. Иногда за полосой ивы виднеются еще какие-то корявые кустарники, внешне весьма похожие на заросли чингила* и лоха* в наших среднеазиатских тугаях (но здесь, конечно, какие-то другие кустарники). И так же, как в наших тугаях, здесь деревья оплетены многочисленными травянистыми лианами. Только изредка среди ивняковых зарослей встречается какая-то низкорослая пальма.

В начале нашего пути мы совсем не видели населения. Только потом появились плантации той же ивы, что растет здесь естественным порядком. Прутья ивы идут на плетеночное производство, а более толстые стволы — нажердняк и дрова.

Среди плантаций стали попадаться маленькие домики на сваях, в которых живут рабочие, заготовляющие прутья, во многих местах сложенные большими штабелями. Часто плантации прорезают каналы, по которым может пройти небольшой катерок или лодка; каналы служат, вероятно, для дренажа и вывоза заготовленного сырья из отдаленных от реки участков.

По мере подъема по Паране все ближе подступают коренные берега. Вскоре мы уже отчетливо видим желтеющие сжатые поля и отдельные усадьбы.

Слева от нас раскинулась обширная равнина аргентинской Пампы. В прошлом здесь были бескрайные степи (Пампа очень близка по характеру растительности к нашим степям), теперь же эта область очень густо заселена и сплошь распахана.

Многие из этих усадеб-судя по архитектуре — построены давно, вероятно, еще первыми эстансиеро*. Обычно они окружены небольшими садами, а иной раз совсем скрыты в купе деревьев. Господствующей породой в этих посадках является эвкалипт, довольно часто араукария, а пальмы встречаются редко. Почти всегда возле усадьбы есть несколько деревьев цитрусовых, а иногда даже небольшие плантации. Некоторые усадьбы, те, что поближе к реке и более старые, имеют красиво оформленный спуск к воде.

Сравнивая одну усадьбу с другой, можно «читать» историю заселения Пампы. Старые эстансии* отличаются солидностью построек, красивой архитектурой и богатством оформления вокруг (парки, спуски к воде, беседки). Их владельцы первыми захватили громадные площади плодородных земель и разбогатели на разведении скота и пшеницы. Позднее эстансиеро стали мельчать, и их усадьбы уже лишены того помещичьего уюта и комфорта, который характерен для их предшественников. Но во всех без исключения усадьбах стоят стандартные ветряные двигатели для накачивания воды из реки или из колодцев.

И здесь, как и в Бразилии, участки отдельных владельцев ограждены колючей проволокой; часто изгородь спускается к воде и даже заходит в воду, и в таких местах, на залитых болотистых лугах по брюхо в воде пасется скот, которому не остается места на распаханной земле.