Некоторое время она размышляла, надо ли сообщить детям, что их отец заболел, но потом решила, что это преждевременно. Да и хватит им на сегодня страхов и переживаний. Утро, как известно, вечера мудреней.

— Пойдем, — сказал Альф, — я провожу тебя до купален. Это там, где ты меня мыла, но ты точно заблудишься.

— А мы с Лутой позаботимся о том, чтобы вас чем-нибудь накормили, — Ханна тоже поднялась со своего места и отложила книгу. — Не совсем понимаю, почему распоряжения такого рода не отдал сам пресветлый дор Несланд, но…

— Он сражался с кадехо, как и Янис-Эль, и тоже устал, — Альф возмущенно всплеснул руками.

— Да, — подтвердила упомянутая Янис-Эль и кивнула китайским болванчиком. — Совершенно верно.

Альф улыбнулся, запрыгал, словно заводной чертик, и поволок свою внезапную мачеху за собой. Минут через сорок Янис-Эль уже собиралась лезть в ту самую бадью, где не так давно сама купала мальчика — воду в достаточном количестве уже нагрели. Альф порывался ответить «симметричными мерами» и уже энергично мылил мочалку, но, на счастье Янис-Эль, в купальню явился слуга, который поставил на высокий табурет рядом с купелью тарелку с прекрасными бутербродами из толстых кусков хлеба и не менее толстых ломтей копченого мяса, и пузатый кубок с каким-то пенным напитком. Сгрузив все это, он забрал Альфа с собой — мальчика звала Ханна, чтобы уложить в постель.

Янис-Эль вздохнула с некоторым облегчением и потянулась к кубку. Понюхав его содержимое, она с сожалением отставила напиток. Питье явно было алкогольным, а она уже имела возможность убедиться в том, что ее новое тело, в отличие от старого, тренированного в том числе и по этой части, на выпивку реагировало очень остро — срубалось буквально от одной рюмки. Перспектива выглядела весьма привлекательной, но не сегодня и не здесь. Так что Янис-Эль выплеснула питье в дыру в полу, предназначенную для стока, и налила в кубок чистой воды из кувшина для ополаскивания после мытья.

Забравшись в бадью, она смыла с себя кровь и грязь. И как-то сразу повеселела, словно вместе с ними с нее стекли и усталость с плохим настроением. А потом просто сидела, поедая бутерброды, и жмурилась от удовольствия. Появившаяся служанка притащила длинную до пола ночную рубашку с игривыми кружавчиками у ворота и такой же длинный халат.

После та же служанка проводила «пресветлую дору» в предназначенную для нее комнату. Она соседствовала с покоями Эйсона и даже сообщалась с ними дверью — ничто не могло стать препятствием на пути любви, твою мать! Но самым любопытным в этой самой двери было то, что если со стороны комнаты Янис-Эль никакого замка не наблюдалось, то с обратной стороны имелась щеколда. Правда, не задвинутая. В этом Янис-Эль убедилась, когда приоткрыла дверь, чтобы в щель посмотреть, как там дела у этого припадочного.

Разница в статусах, так сказать, в наглядном виде. Если муж в любой момент мог заявиться в комнату к жене и оприходовать ее, то жена, возжелай она любви и дружбы в тот момент, когда супруг того не хотел, должна была потерпе-е-еть. Интересно, кто в этой комнате жил до нее? Покойная супруга Эйсона Несланда? Янис-Эль скривилась и снова приникла к щели.

Пресветлый дор Несланд все еще неподвижно лежал в кровати, а над ним в прямом смысле этого слова колдовал какой-то крендель в мантии того же образца, что носил магистр Шуппе и накинутом на голову капюшоне. Рядом в кресле сидел дор Халльрод. Более в комнате никого не наблюдалось. Что-то во всем этом Янис-Эль остро не понравилось, но вмешаться в действо повода не нашлось, как, впрочем, и желания. И даже подслушивать было неинтересно, потому что над кроватью больного висела глухая могильная тишина. Передернувшись, Янис-Эль бесшумно прикрыла дверь и отправилась на боковую.

Однако сон не шел. Мысли, как блохи, скакали с одного на другое. То Янис-Эль вспоминала, как Несланд оговорился и обозвал Титуса Типусом, и невольно при этом улыбалась, то думала думы куда более тяжелые. Например, о том, что за странный народ населяет Несланд Эльц. Играются все в какие-то дурацкие статусные игры, суют нос в чужую спальню, норовят устроить показательную экзекуцию, а о главном Янис-Эль так никто и не спросил, не захотел узнать, как она ухитрилась прирезать двух кадехо, которые до этого момента считались неубиваемыми. Или Альф был неправ, и тварей можно убить не только драконьей сталью и магией?

Она уже почти заснула, когда в дверь ее комнаты — ту, что выводила в коридор, а не в спальню ее полудохлого супруга — поскреблись. Янис-Эль только запалила свечу и потянулась к брошенному рядом на стул халату, как створка, также лишенная задвижки изнутри, бесшумно открылась, и на пороге замер улыбающийся фьорнис Титус-Тит.

— Я пришел узнать, как ты устроилась, Янис-Эль.

— До самого последнего времени все было хорошо.

Титус улыбнулся еще шире и, прикрыв за собой дверь, проследовал к тому самому креслу, на котором лежал халат Янис-Эль. Сдвинув его в сторону, он уселся и вольготно закинул ногу на ногу, демонстрируя прекрасно пошитый сапог.

— Нам надо серьезно поговорить.

Янис-Эль, лишенная возможности одеться, подбила подушки повыше и устроилась поудобнее. А что? Вон, французские короли, как пишут, принимали посетителей даже сидя на горшке. Чем она хуже? В кровати — значит, в кровати.

— Слушаю вас, дядя.

— Называй меня по имени — Титус-Тит.

«Типус!» — мелькнуло в голове, и Янис-Эль потупилась, пытаясь скрыть улыбку. «Дорогой дядя» расценил ее движение иначе.

— Не стесняйся. Меня не надо стесняться. И потом, ты такая красивая, Янис-Эль. Я удивлен, насколько мало это оценили здесь, в Несланд Эльце.

— Может, потому, что вы сами на любование мной им времени совсем не оставили, дядя? Хлоп — и замуж. И я вообще не поняла, что это был за странный жест с вашей стороны. Вроде речь шла совсем о другом.

— Тебе не о чем беспокоиться, Янис-Эль! Главное, не лезь на рожон, не напрашивайся на новое наказание, которого ты сегодня чудом избежала. Что это тебе ударило в голову начать командовать?

— Кто-то же должен, — Янис-Эль нетерпеливо дернула ушами.

Титус в ответ хмыкнул.

— Да уж, твой батюшка, пусть драконовы облака ему будут пухом, за то, что творится здесь, голов бы пооткусывал немало…

— И был бы прав.

Титус кивнул.

— Не спорю. Но ты не в том положении… — «дорогой дядюшка» пошевелил пальцами, подбирая слова, но после оборвал сам себя, сменив тему. — Ладно, сейчас не об этом. Помни, я целиком и полностью на твоей стороне и сделаю все, что смогу, для твоего благополучия. Не испорти все своим поведением. И отдай мне свой меч. Женщинам у тхлен мечи вообще не положены.

Янис-Эль усмехнулась. Меч лежал у нее под подушкой рядом с королевским кольцом. Теперь, когда в ножнах он стал совсем коротким, держать его рядом с собой стало даже удобнее.

— У меня нет меча, только нож, дядя.

— Но я же видел, — Титус пошарил глазами по комнате, ничего, понятно, не нашел и вновь уставился на «племянницу». — Мне вообще показалось…

— У страха глаза велики, — усмехнулась Янис-Эль и скрестила руки на груди.

Щеки и уши Титуса окрасились нежно-розовым.

— Зачем ты пришел так поздно, дядя?

— Я же сказал — проведать тебя, посмотреть, как ты устроилась…

— У меня все хорошо, спасибо. Теперь я могу уже спать? Очень хочется.

Дымно-зеленые, нечеловеческие глаза «дорогого дяди» плотоядно вспыхнули, и он склонился вперед, чтобы стать еще ближе.

— Я был бы не прочь скрасить тебе эту ночь, Янис-Эль. Раз уж твой супруг-тхлен не в состоянии выполнить свой мужской долг… — Титус пересел из кресла на кровать и через одеяло погладил Янис-Эль по бедру. — Уверен, с твоим темпераментом тебе уже не хватает…

В дверь постучали. Титус подпрыгнул как ужаленный и мгновенно пересел обратно в кресло.

— Войдите! — с трудом сдерживая нервный смех, крикнула Янис-Эль.

Кто там, интересно, притащился? Кузнец? «Она ведь не одна придет, она с кузнецом придет…» Нет, они совершенно точно тут все с ума посходили!