Итак, сейчас все семейство доктора Саразена было в полном сборе.

Жанна за эти шесть лет жизни в Франсевилле успела превратиться в очаровательную девятнадцатилетнюю девушку, сочетавшую своеобразную прелесть усвоенных ею американских манер с грацией и изяществом француженки. Мать её говорила, что до тех пор, пока они с Жанной не стали неразлучными друзьями, она никогда не подозревала, что близость с дочерью может доставить ей столько радости.

Жизнь госпожи Саразен в Франсевилле была наполнена полезной и плодотворной работой. Она деятельно помогала своему мужу во всех его добрых начинаниях. Только мысль об Октаве не давала ей покоя; но с тех пор как «блудный сын» вернулся в лоно семьи, она чувствовала себя счастливейшей из смертных.

В этот вечер, 13 сентября, у доктора Саразена обедали двое из его ближайших друзей: полковник Гендон, старый ветеран, участвовавший в гражданской войне, потерявший руку при осаде Питтсбурга и ухо в сражении при Севен-Оксе, что не мешало ему теперь успешно сражаться в шахматы, и господин Ленц, главный инспектор учебных заведений Франсевилля.

Говорили о городских делах, о различных мероприятиях, проводимых в общественных учреждениях, в больницах, школах, кассах взаимопомощи.

Согласно школьной программе доктора Саразена, в которой важное место было отведено религии, инспектор Ленц создал несколько опытных первоначальных школ, где педагоги, наблюдая за детьми, стремились выявить их врождённые способности и помогали им развиваться в этом направлении.

В школах Франсевилля детям прививали любовь к науке, прежде чем пичкать их знаниями, которые, как говорит Монтень[35], «плавают на поверхности мозга» и не приносят ребёнку никакой пользы, не делая его ни умнее, ни лучше. Правильно направленный ум сам выберет себе подходящую деятельность и найдёт наиболее полезное применение своим способностям.

В этой глубоко продуманной системе воспитания серьёзное внимание уделялось также и гигиене тела: ибо мозг и тело человека несут одинаково важную службу, человек не может обойтись одним и отказаться от другого, — ум, предоставленный самому себе, отрешённый от плоти, очень скоро погибнет.

В описываемый нами момент Франсевилль достиг высшей степени как материального, так и интеллектуального расцвета.

На его конгрессы съезжались величайшие учёные мира. Со всех концов земли, привлечённые рассказами об этом чудесном городе, стекались туда знаменитые артисты, художники, скульпторы, музыканты; под их руководством таланты юных франсевилльцев обещали в недалёком будущем прославить этот уголок земного шара. Можно было предвидеть, что эти новые французские Афины вскоре завоюют себе первое место среди столиц мира.

Наряду с гражданским обучением в школах в обязательном порядке проводились и военные занятия.

По окончании школы все молодые люди умели владеть оружием и имели достаточную теоретическую подготовку, чтобы разбираться в вопросах тактики и стратегии.

Когда разговор за столом коснулся этой темы, полковник Гендон с большой похвалой отозвался о своих новобранцах.

— Они отлично тренированы, — сказал он, — и во время манёвров проявили прекрасную подготовку и умение приноровляться к условиям походной жизни. Наша армия хороша тем, что в неё входят все граждане, и в случае надобности все возьмутся за оружие и покажут себя хорошо обученными, дисциплинированными солдатами.

До сих пор Франсевилль поддерживал наилучшие отношения со всеми своими соседями, ибо никогда не упускал случая оказать им какую-нибудь услугу, но, когда дело касается корысти, человеческая неблагодарность не знает предела, и доктор Саразен и его друзья, помня об этом, считали за благо придерживаться мудрого житейского правила: бережёного и бог бережёт.

Обед кончился, и дамы, по английскому обычаю, покинули столовую.

Доктор Саразен, Октав, полковник Гендон и господин Ленц, продолжая начатую беседу, перешли уже к вопросам политической экономии, когда в комнату вошёл слуга и подал доктору «Нью-Йорк геральд».

Эта почтенная газета с самого момента основания Франсевилля проявляла к нему живейшую симпатию и с интересом следила за всеми фазами его развития.

Граждане Франсевилля привыкли видеть на её страницах всевозможные высказывания и заметки, отражающие общественное мнение Соединённых Штатов об их городе.

Эта маленькая колония свободных, счастливых, независимых людей вызывала не только восторженное удивление, но самую чёрную зависть, и если у франсевилльцев было в Америке много сторонников, готовых выступить в их защиту, то было и немало врагов, которые рады были при всяком удобном случае нападать и клеветать на них. «Нью-Йорк геральд» неизменно стоял за Франсевилль и всячески высказывал это на своих страницах.

Доктор Саразен, продолжая беседу, разорвал бандероль и, бросив беглый взгляд на передовую статью, хотел было отложить газету, но вдруг, остановившись на полуслове, с недоуменным видом пробежал глазами несколько строк и тут же прерывающимся от волнения голосом прочёл их вслух.

— «Нью-Йорк, восьмое сентября. Мы накануне злодейского покушения на права мирных граждан. Как сообщают из достоверных источников, Штальштадт, собрав мощное вооружение, готовится выступить против французского города Франсевилля, чтобы стереть его с лица земли. Мы не берёмся решать, должны ли Соединённые Штаты вмешаться в это столкновение между германской и латинской расами, но считаем своим долгом довести до сведения всех порядочных и честных людей об этом чудовищном насилии. Жители Франсевилля, не теряя ни минуты, должны принять все меры к обороне…»

Ненависть стального короля к городу, созданному доктором Саразеном, ни для кого не была тайной. Все знали, что Штальштадт был задуман им в пику Франсевиллю. Но чтобы он мог напасть на мирный город, разрушить его, воспользовавшись преимуществом грубой силы, — этого никто не мог ожидать. Однако «Нью-Йорк геральд» высказывался вполне определённо. По-видимому, корреспонденты этого влиятельного органа печати каким-то образом проникли в намерения герра Шульце и спешили предупредить франсевилльцев. Они ясно говорили: нельзя терять ни минуты.

Доктор Саразен не мог прийти в себя от охватившего его чувства недоумения. Как все честные люди, он был не склонен верить в зло. Он не допускал мысли, что человек может быть до такой степени извращён, чтобы у него без всякой причины, просто из какого-то самодурства, могло возникнуть желание разрушить целый город, который является культурной собственностью всего человечества.

— Подумать только, — говорил доктор, — что у нас в этом году процент смертности снизился до одного с четвертью, что у нас нет ни одного десятилетнего мальчугана, который не умел бы читать, что со времени основания Франсевилля у нас не было ни одного случая убийства или кражи. И вот находятся варвары, которые жаждут погубить в самом начале такой замечательный опыт. Нет, я не могу поверить, чтобы учёный, химик, будь он хоть сто раз немцем, оказался способным на такое злодеяние.

Однако нельзя было не считаться с предупреждением этой благожелательной газеты, и необходимо было принять срочные меры к самозащите. Подавив горестное изумление, охватившее его в первую минуту, доктор Саразен овладел собой и обратился к присутствующим.

— Господа, — сказал он, — вам как членам муниципального совета надлежит вместе со мной обсудить, что нам следует предпринять для спасения нашего города. Что мы прежде всего должны сделать?

— Нет ли какой-нибудь возможности прийти к соглашению? Возможности избежать войны, не поступаясь нашей честью? — промолвил господин Ленц.

— Нет, такая возможность совершенно исключена, — возразил Октав. — По всему видно, что герр Шульце решил воевать во что бы то ни стало. Его ненависть к нам не даёт ему покоя, и ясно, что он не пойдёт ни на какие уступки.