— Ваше величество, — недоуменно произнесла она.

Но Росвита прошла суровую школу при дворе и отлично знала, что есть вещи, о которых не стоит говорить. Теофану сидела прямо, как королевы на древних фресках. Росвита замешкалась, подбирая подходящие слова.

— На самом деле, ваше величество, именно ваша дочь, принцесса Теофану, добилась успеха.

— Не говорите так! — воскликнула Адельхейд. — Моя кузина Теофану очень помогла мне, но мудрость сестры Росвиты помогла нам спастись. Мы не смогли бы ничего сделать без ее стойкости и верных советов.

Генрих рассмеялся.

— Мы должны отпраздновать ваше спасение славным пиром, — сказал он и сделал знак слугам, чтобы те начали приготовления.

Но Адельхейд нахмурилась и склонилась к королю так, что их плечи соприкоснулись. Ее волосы пахли розовыми духами, которыми так славна Аоста.

— А почему бы не устроить свадебный пир? — смело спросила она.

По залу пробежал шепот. Росвита не могла не улыбнуться. Маневр был весьма смелым, но, возможно, такая тактика — единственный залог успеха. Генрих изумился, но, похоже, неожиданное предложение не рассердило его.

— Я привезла новости, — сказала Теофану, которая, похоже, слегка растерялась в сложившейся ситуации, — о моем брате принце Сангланте.

— А, — улыбнувшись, произнес Генрих. Он сжал руку королевы Адельхейд, а на его лице появилось задумчивое выражение. Росвита понимала, что король хотел получить Аосту, но, судя по всему, Адельхейд тоже не прочь расширить территории собственного королевства. — До меня тоже дошли вести о Сангланте, и полагаю, что в вашей свите есть человек, который может рассказать нам о нем гораздо больше.

— Да, отец, — подтвердила Теофану.

— Отлично, — сказал Генрих. — Но сейчас не время. Виллам и Джудит отправились на восток, чтобы положить конец набегами куманов на приграничные земли. Если на востоке война, и в Аосте тоже, то надо убедить Сангланта вернуться. — Потом Генрих обратился к Росвите: — Но я приму решение только после совещания со своим лучшим советником. Что вы скажете, сестра Росвита? Как вы считаете, что мне следует ответить на предложение Адельхейд?

Хатуи, которая стояла за троном, подмигнула — то ли в поддержку, то ли пытаясь предупредить о чем-то. Зал замер в ожидании ответа монахини.

Росвита вдруг вспомнила слова Теофану: «Что толку в моем высоком рождении? Если мой отец снова женится и на свет появятся дети, кого он будет любить больше? Почему я должна служить им, хотя я старше их? Разве не потому восстали ангелы, возмущенные такой же несправедливостью?»

Росвита любила Теофану, сочувствовала ей, потому что немногие люди смогли бы с таким достоинством прожить эти годы. Она даже восхищалась той безропотностью, с которой принцесса служила отцу.

Но Росвита прежде всего служила королю, после Господа Бога, разумеется. Кроме того, как верный советник короля Генриха она должна учитывать выгоду, которую принесет этот союз Вендару, а не только Генриху. Она поднялась с колен и взглянула королю в глаза:

— Вы еще молоды, ваше величество.

Других слов не требовалось. Генриху было всего сорок три года, как и ей.

Он улыбнулся и сразу помолодел лет на пять, словно Адельхейд поделилась с ним молодостью.

— Пошлите в Ангенхайм, — приказал Генрих. — Прикажите готовиться к свадебному пиру, достойному короля и королевы!

Захария проснулся на рассвете. У него затекли и руки и ноги. Канси-а-лари сидела скрестив ноги и, протянув руки к восходящему солнцу, что-то пела на своем языке. Потом она умылась и повернулась к нему.

— Нам пора, — сказала она.

— Мы снова пойдем по морю? — содрогнувшись, спросил он. Повезет ли им на этот раз или прилив начнется как раз в тот момент, когда они будут брести, увязая в песке, слабые и беззащитные?

Она загадочно улыбнулась и показала на воду, словно советовала ему умыться перед дальней дорогой.

— Мир похож на огромное дерево, в котором прогрызли дыры и проходы бесчисленные насекомые. Некоторые врата возникли сами, другие созданы с помощью магии давным-давно. Вот почему мы пришли в чурендо — дворец колец. Здесь встречаются три мира, и мы можем спуститься отсюда по тропе, и врата откроются именно туда, где спрятан он.

— Твой сын, — прошептал Захария.

Она не похожа на женщину, у которой есть взрослый сын, но и молодой ее тоже нельзя назвать. Канси-а-лари не ответила, но выразительно посмотрела на него. Захария подошел и осторожно погрузил пальцы в воду. Вода оказалась чуть солоноватой, когда он плеснул ею на лицо. Его тотчас обожгло холодом, хотя воздух был теплым.

Захария сложил руки ковшиком и предложил воду лошади, а Канси-а-лари в это время привела в порядок свою одежду, приготовила седельную сумку и подняла с земли копье. Утро было туманным, не было видно ни далекого берега, ни даже моря, хотя снизу доносился шепот волн.

— Неужели и вправду наступила весна? — спросил он. — Как же мы сумели преодолеть такое расстояние за одну ночь?

Она молча посмотрела на него, развязала одну из лент, привязанных к копью, и опустила ее на поверхность солоноватой воды.

— Мы… Как ты это называешь? То, чем ты гребешь, чтобы лодка двигалась?

— Весла?

— Да. Мы весла. Мы рассекаем глубокие воды. Вот так. — Она провела лентой по поверхности воды, нарисовав круг, а потом еще один, так что получилась восьмерка. — Мы можем путешествовать и по земле, и по воздуху. — Она подняла ленту в воздух, и с нее сорвались капельки воды. — Из дворца колец ты можешь перенестись туда, куда стремится твое сердце. — Она снова опустила ленту в воду, и та медленно закачалась на поверхности. Канси-а-лари дотронулась до груди. — Отбрось тревоги, оставь их в этой воде.

Тревог у Захарии было предостаточно, но ни одну из них нельзя было подержать в руках. Но он вспомнил, как его бабушка говорила, что старым богам можно принести в жертву хотя бы цветок, если этот дар идет от чистого сердца. Он видел столько странного на своем пути. Может, сейчас нужно просто забыть о том, что было?

Он вытащил из-под рубахи деревянный Круг Единства, который когда-то давно вырезал для него отец. Потом снял его с шеи и взвесил на ладони.

— Я повидал такое, о чем никогда и не догадывался. И я пойду по пути правды, а не догмы, я не стану больше слепцом, который свято следует традиции, не отступая ни на шаг.

Он бросил Круг в воду, и тот почти сразу пошел ко дну, потянув за собой и шнурок. Вода была прозрачной, но почему-то Захария больше не видел ни Круга, ни ленты.

— Пойдем, — сказала Канси-а-лари.

Захария взял лошадь под уздцы и пошел за Канси-а-лари через арку. Каменные львы казались живыми, Захария даже подумал, что они могут броситься на него, и от этих огромных когтей нет спасения. Но, разумеется, это была только игра воображения. Тропа свернула направо, и они стали спускаться.

Через несколько шагов у него закружилась голова. Он задумался: ведь раньше, когда тропа поворачивала направо, они оказались на площади, разве нет? Как они могут спускаться по той же самой дороге? Можно было подумать, что тропа ведет их вперед, а не назад, словно они направляются к какому-то неизвестному месту, а не туда, откуда пришли.

Он вздрогнул. Казалось, что по коже бегают тысячи муравьев, Захария едва переставлял ноги. Только равномерный цокот копыт да уверенная поступь Канси-а-лари заставляли его идти дальше. Сначала он почти ничего не видел, но вдруг впереди засиял яркий, бело-голубой свет, и Захария устремился к нему, не обращая внимания на предостерегающий шепот Канси-а-лари.

— Бабушка! — воскликнул он и рванулся вперед. Канси-а-лари оттолкнула его, из ворот вырвался сноп такого яркого света, что лицо Захарии словно опалило огнем. Ему показалось, что из ворот метнулась рука и схватила его, он закричал, вырвался и отшатнулся в сторону. Канси-а-лари подхватила его и отвела на безопасное расстояние.

Он упал на колени, а лошадь наклонилась над ним и обнюхала его спину. Захария чувствовал запах собственной опаленной кожи.