– Мы дали друг другу клятву. Наши узы может разорвать только смерть.

– Но кто же он? Кто? Я хочу знать!

– Вы скоро узнаете.

Мануэлю и в голову не приходило, что это может быть Карлос, полумулат, чуть ли не негр.

Карлос за три года перед тем уехал во Францию заканчивать свое образование. Теперь он возвращался, исполненный веры в свою подругу… Когда он предстал перед гордым дворянином-плантатором, тот посмотрел на его красивую, мужественную фигуру и подумал: «Как жаль, что он смешанной крови, а то бы молодец хоть куда».

Серьезно и с достоинством Карлос попросил у дона Мануэля руки его дочери.

Но мере того как он говорил, дон Мануэль бледнел, а глаза его метали молнии. Он переходил от изумления к негодованию, от негодования к презрению. Но он не произносил ни слова, сохраняя наружное спокойствие. Когда Карлос кончил, он произнес изменившимся голосом, но сдерживаясь:

– Ты просишь руки Кармен? Да?.. Для кого же это? Для себя?

– Конечно, для себя… Мы любим друг друга… Она позволила мне…

Дон Мануэль собирался кататься верхом и потому держал в руке хлыстик.

При последних словах Карлоса он вышел из себя. Подняв руку, он ударил молодого человека хлыстом по лицу и крикнул:

– Вот тебе мой ответ!.. Сын невольницы!.. Подлый негр!..

Синий рубец прошел по щеке юноши. Выступила кровь… Но физическая боль была ничто в сравнении с нравственной мукой. Карлос хотел броситься на обидчика, но удержался, вспомнив, чей он отец.

– Дон Мануэль, – сказал он, – вы остаетесь живы только благодаря ангелу, называемому Кармен. Вы поступили гнусно. Я прощаю вас, но вам придется раскаяться.

Дон Мануэль дико захохотал.

– Негр – и вдруг муж моей дочери!.. Господин Зозо!.. Ах, черномазый, что выдумал!.. Вон отсюда! Чтоб духу твоего здесь не было!

– Хорошо, дон Мануэль. До свидания! Мы увидимся с вами при других обстоятельствах!

Воротясь домой, Карлос рассказал отцу все без утайки. Сеньор Валиенте хотел вызвать дона Мануэля на дуэль, но Карлос сказал:

– Отец, тут не один дон Мануэль виноват. В этих предрассудках виноват весь строй нашей жизни. Надо бороться с ним, надо его ниспровергнуть. Гомец, Масео, Марти и другие вожди восстания провозгласили свободу Кубы. Присоединимся к ним, будем сражаться за общее дело.

– А как же Долорес?..

Молодая девушка входила в эту минуту в комнату; она слышала разговор и сказала.

– Я вас не покину, и нас будет трое.

Валиенте немедленно распродал весь свой скот, собрал все деньги и драгоценности, рассчитал рабочих и прислугу и ночью уехал с сыном и дочерью в лагерь к Антонио Масео.

Плантацию и усадьбу свою он запалил с четырех сторон, и так как в складах было много горючего материала, то все сгорело как трут. К утру от богатой усадьбы остались только развалины и зола.

Хотя отряд Масео и вернулся благополучно в Пинар-дель-Рио, положение его было все-таки очень ненадежно. Испанские войска, действовавшие против него, были храбры, многочисленны, дисциплинированы и горели желанием отомстить за свою неудачу. Ряды же инсургентов были сильно разрежены испанскими пулями и штыками.

С другой стороны, военное начальство испанцев было озлоблено тем, что, несмотря на все усилия войск, люди, презираемые испанцами, стойко держались и не хотели покориться. Вследствие этой озлобленности, военное начальство издавало жесткие распоряжения одно за другим. Помимо обычных правил осадного положения, строго запрещалось жителям оказывать инсургентам, даже больным и раненым, какую бы то ни было помощь, запрещалось даже разговаривать с ними. После захода солнца даже детям запрещалось выходить из дома; запрещалось хранить какое бы то ни было оружие; за всякое нарушение правил грозила смертная казнь.

Эти общие распоряжения, исходившие от главнокомандующего, дополнялись частными, которые издавались подчиненными начальниками. Из этих второстепенных начальников особенной неумолимостью отличался дон Мануэль де-Агвилар. В преданности своему долгу он не уступал дону Валиенте и, подобно ему, пожертвовал ради своего дела всем своим состоянием, будучи готов пожертвовать и жизнью.

От природы добрый, он отличался полным отсутствием великодушия к врагу. Инсургентов он ненавидел всеми силами души. Инсургенты были для него люди, находящиеся вне закона, и уничтожать их, по его мнению, надлежало всеми средствами.

День битвы с отрядом Масео был для него особенно тяжелым. Во-первых, он страдал душой после поражения, а во-вторых – болел телом из-за падения с лошади, так как это именно у него подстрелил коня Мариус из своей меткой винтовки.

Гордый испанец считал себя до сих пор неуязвимым. Он не знал, что его охраняло могучее заступничество Карлоса Валиенте. Он проявлял безумную отвагу, постоянно выставлялся вперед – и оставался невредим. Мало-помалу на него стали смотреть как на легендарное существо.

И вдруг очарование исчезло: его вынули из-под лошади сильно помятого, едва живого.

В злобном ослеплении он на другой же день издал приказ, объявлявший награду в тысячу пиастров тому, кто доставит мертвыми или живыми Карлоса Валиенте, его сестру Долорес, француженку Фрикетту и ее слугу – матроса.

Для получения награды достаточно было предъявить голову в доказательство.

Объявление заканчивалось следующей фразой:

«А кто докажет, что им убит бунтовщик Антонио Масео, тот получит право требовать себе в жены единственную дочь мою, донну Кармен Агвилар-и-Вега».

В районе расположения испанских войск наблюдалось сильное движение: очевидно, испанцы готовились к наступлению. Масео обо всем узнал своевременно, не исключая приказа полковника Агвилара, и холодно сказал приближенным:

– Вот каким способом ведут они с нами войну.

Карлос и Долорес пожали плечами, а Фрикетта сказала:

– Тысяча пиастров!.. Мы дороже стоим.

Мариус громко расхохотался и сказал:

– Подожди, господин испанец! Мы еще посмотрим кто кого.

Заразившись смехом матроса, засмеялся и вертевшийся тут же около взрослых маленький Пабло.

Детское горе проходит быстро. Сиротка не забыл еще своих родителей и часто звал маму, но тем не менее успел привязаться к Фрикетте, которая так нежно его ласкала и утешала, говоря, что мама скоро придет.

С Мариусом мальчуган сдружился как нельзя лучше и звал его «Мариус». Объяснялись все трое на каком-то фантастическом языке из смеси испанских и французских слов.

Мариус пел мальчику веселые песенки, учил его ружейным приемам и маршировке, носил его на плечах и учил говорить по-французски, но, конечно, с тулонским выговором.

Собака Браво привыкла к новым друзьям и перестала показывать клыки неграм, сражавшимся за свободу Кубы.

А время шло. Ежечасно являлись к Масео разведчики все с новыми и новыми известиями. Было ясно, что испанцы намереваются окружить инсургентов и прижать их к стене. Масео понимал опасность положения и не надеялся прорвать железное кольцо: силы его отряда были слишком незначительны. Хотя его характеру более подходило отступление, чем оборона, но тут он поневоле должен был пассивно дожидаться подкреплений, которые вел к нему лейтенант Ривера.

Он усилил укрепления своих позиций, но никак не думал, что испанцы приготовились нанести ему решительный удар.

В центре позиции инсургентов находилась большая испанская гациенда (усадьба), жители которой разбежались после прорыва инсургентами оборонительной линии испанцев. Масео сделал из этой гациенды ключ своей позиции. Он укрепил ее и поставил там две свои динамитные пушки, поручив одну из них Мариусу. Фрикетта, Долорес и Пабло поместились в одной из комнат нижнего этажа, которая была превращена в лазарет, и стали ждать событий.

К несчастью, у Масео было мало военных припасов. Поэтому генерал строго наказывал солдатам как можно бережнее расходовать их.