Если вы преследуете счастье, определенно одно: вы его не получите. Счастье — это всегда побочное следствие. Это не результат прямого преследования.

Вот наиважнейший из всех вопросов: что такое истинное счастье? И есть ли возможность его достичь? Возможно ли вообще истинное счастье или все оно преходяще? Неужели жизнь — это только сон или в ней есть и нечто существенное? Начинается ли жизнь рождением и кончается ли смертью или есть нечто, превосходящее рождение и смерть? — Потому что без вечного нет никакой возможности истинного счастья. В преходящем счастье будет оставаться быстротечным: в одно мгновение оно здесь, в другое мгновение его не стало, и вы остаетесь в глубоком отчаянии и темноте.

Именно так происходит в обычной жизни, в жизни непробужденного. Бывают мгновения блаженства, бывают мгновения страдания; все перемешано, перепутано. Ты не можешь удержать тех мгновений счастья, что к тебе приходят. Они приходят сами собой и сами собой исчезают; ты им не хозяин... Как не можешь ты избежать и мгновений страдания; они тоже умеют настоять на своем. Они приходят сами собой и сами собой уходят; ты — просто жертва. И между этими двумя крайностями — счастьем и несчастьем — ты разрываешься на куски, никогда не оставаясь в состоянии непринужденности.

Это положение, в котором вас рвут на части все виды двойственности... Двойственность счастья и несчастья — самая основная и показательная, но есть еще тысяча и одна двойственность: двойственность любви и ненависти, двойственность жизни и смерти, дня и ночи, лета и зимы, юности и старости и так далее и тому подобное. Но главная двойственность, двойственность, представляющая все остальные, — это двойственность счастья и несчастья. Вас разрывает на части, тянет в разные, полярно противоположные стороны. Вы не можете быть в покое: вы в беспокойстве[2] .

Будды говорят, что человек есть болезнь. Абсолютна ли эта болезнь — или ее можно трансцендировать?

Отсюда вытекает первый и главнейший вопрос: что такое истинное счастье? Безусловно, счастье, которое мы знаем, не истинно; зыбкое, как сновидение, оно всегда обращается в свою противоположность. То, что кажется счастьем в одно мгновение, в другое оборачивается несчастьем.

Превращение счастья в несчастье просто показывает, что они не отдельны, — может быть, две стороны одной монеты. И если у вас есть одна сторона монеты, за ней всегда кроется другая, ожидая лишь возможности, чтобы себя утвердить, — и вы это знаете. Когда вы счастливы, где-то глубоко внутри кроется страх, что это не продлится долго, что рано или поздно счастье уйдет, и сгущаются сумерки, и в любой момент вас может поглотить тьма, и это свет — лишь плод воображения; он не может вам помочь, не может переправить вас на другой берег.

Ваше счастье — не счастье на самом деле, но лишь скрытое несчастье. Ваша любовь — не любовь, но лишь маска для ненависти. Ваше сострадание — не более чем гнев — окультуренный, изощренный, образованный, утонченный, цивилизованный; но ваше сострадание — не что иное, как гнев. Ваша чувствительность — не настоящая чувствительность, но только умственное упражнение, определенный подход, определенная практика.

Помните: все человечество воспитывается на идее, что добродетель можно практиковать, что добро можно практиковать, что человек может научиться быть счастливым, что человек может устроить так, чтобы быть счастливым, что в нашей власти создать определенный характер, приносящий счастье. Все это неправильно, абсолютно неправильно.

Вот первое, что нужно понять о счастье: его нельзя практиковать. Его можно только позволить, потому что это не нечто такое, что вы создаете. Чем бы ни было то, что создаете вы, это будет оставаться чем-то меньшим, чем вы, более крошечным.

Созданное вами не может быть больше вас. Картина не может быть больше, чем сам художник, и стихотворение не может быть больше, чем поэт. Ваша песня будет неизбежно чем-то меньшим, чем вы сами.

Если вы практикуете счастье, то всегда где-то позади, будете в нем сохраняться сами, со всеми своими глупостями, со всеми своими путешествиями эго, со всем своим невежеством, со всем хаосом своего ума. Этим хаотическим умом вы не можете создать космоса, не можете создать изящества духа. Одухотворение[3] всегда нисходит из запредельного; его следует принимать как дар, в безграничном доверии, в полной отдаче себя[4] .

В состоянии позволения[5] случается истинное счастье.

Но нам говорили, что нужно достигать, быть честолюбивыми. Всему нашему уму была привита привычка к достижению. Все образование, культура и религия — все они построены на основе той идеи, что человек должен быть честолюбивым; только честолюбивый человек сможет достичь осуществленности. Так никогда не бывало, так никогда не будет, но наше невежество столь глубоко, что мы продолжаем верить в этот вздор.

Ни один честолюбивый человек никогда не был счастлив; по сути, честолюбивый человек — самый несчастный в мире. Но мы продолжаем учить детей амбициям: «Будь первым, будь наверху, и ты будешь счастлив!» А приходилось ли вам когда-нибудь видеть кого-нибудь, кто был бы одновременно первым и счастливым? Был ли счастлив Александр Великий, когда стал повелителем мира? Он был одним из несчастнейших людей, которые только жили на Земле. Видя блаженство Диогена, он ему позавидовал. Завидовать нищему?..

Диоген был нищим; у него не было ничего, даже чаши для подаяния. У Будды, по крайней мере, была чаша для подаяния и три смены одежды. Диоген был голый — и без всякой чаши для подаяния. Однажды он пришел к реке с чашей для подаяния. Было жарко, он испытывал жажду, и ему захотелось попить воды из реки. И когда он приблизился к реке, уже на самом берегу, мимо него пробежала собака; пыхтя, она бросилась в реку, стала в ней плескаться и напилась вволю. В уме Диогена возникла идея: «Эта собака свободнее меня — ей не приходится носить с собой чашу для подаяния. А если это получается у нее, почему не могу обойтись без этой чаши я? Это единственное мое владение, и я должен за ним присматривать, потому что его могут украсть. Даже ночью один или два раза мне приходится трогать ее рукой, чтобы проверить, на месте ли она еще или ее уже нет». И он выбросил чашу для подаяния в реку, поклонился собаке и поблагодарил ее за великое послание, которое она ему принесла от существования.