Счастье, что на кухне не было телефона, который звонил беспрестанно, и каждый раз она повторяла приблизительно одно и то же, разве что теперь добавляла, что Кэли и она сейчас сидят за легким завтраком, как молодожены. И постоянно прерывала разговор:

— Можешь взять одну из твоих сигар, Джон, дорогуша…

И в телефонную трубку:

— Представь себе медведя, играющего с ручкой, так вот это он… Это его день рождения… Который год на его день рождения я дарю ему сигары… Ты же знаешь Джона… В нем, наверное… Сколько ты весишь, Джон?.. Какая разница… Около двухсот двадцати ливров… Он не хотел бы брать сигару из той коробки, что я ему подарила, потому что тогда уже не сможет ее обменять… Поняла? Что?.. Не специально ли я это делаю? Да нет, дорогая, просто я рассеянная… Правда, Джон?..

В паузе взмах руки в сторону соседнего дома.

— Мне нужно завтра обязательно повидать моего поверенного…

Действительно, держу пари, что они вручают ему сейчас подарки и что вечером перед их дверью будет стоять двадцать машин… Прости, Джонни…

В конце концов, о чем-то ведь надо говорить… Тебе-то повезло, живешь у черта на рогах, а я, можно сказать, день и ночь рядом с ними, вижу, как они входят и выходят, слышу, как у них играет радио, даже слышу, как поет моя сестра, когда принимает ванну, а окно в ванной открыто… Кто бы мог подумать, что наши родители были настолько безумны, что учили ее пению! В довершение всего у нас общее владение имуществом. И просто так такие сложные дела, как у нас, не разделишь. Позволь я только это сделать, останусь нищей…

Выглядела она забавно — лохмы, старое платье, говорит о нищете, а у самой добрая четверть города, не говоря уж о капиталах, которые муж оставил ей, вложенных в шахты.

— Стой! Это Терра вернулся. Нужно его тоже покормить, бедняжку.

Терра, шофер, обогнув угол дома, входил через дверь, ведущую в сад.

— Входи, Терра. Мы закончили. Поесть найдешь в духовке. В два часа мне нужна машина. Сколько эти воры с тебя содрали?

Никому доподлинно не было известно, была ли она на самом деле скупой или ее забавляло таковой представляться.

— Иди, Джон. Мне нужно одеться. Мы будем болтать через дверь. Ты не забыл, что мы идем на распродажу? Итак, вчера вечером моя сестра была в клубе. Да, кстати о клубе… Ты, кажется, там не был. Женский клуб, естественно… Не только для того, чтобы сводить сплетни, распивать чай и закатывать праздники, полезное тоже кое-что делается. Помощь бедным молодым мамам, устройство малышей.

Она расхохоталась.

— Никто, конечно, этим не занимается!

Никто, кроме нее, а она старалась об этом не говорить.

— В конце концов, меня произвели в президентши.

Сестрица моя имела наглость стать членом клуба, хотя моей ноги у нее никогда не было из-за…

Из-за Неназываемого! Он ведь присутствовал здесь.

— Я голосовала за нее, и забавно, что в следующем месяце по статусу перевыборы бюро. Знаешь, кто кандидат в президенты? Розита! Ну, что ты на это скажешь?

Над кем она смеялась? Над ним? Над собой?

— Алло! Да, дорогая… В четыре?.. Невозможно, моя красавица…

Представь себе, у меня сегодня этот старикашка Джон, а Пакита воспользовалась…

И снова все сначала, и Джон слушает через полуоткрытую дверь. Затем трубка кладется на рычаг.

— Это Хуанита… Хуанита Максвелл. Она устраивает прием на пятьдесят человек и не знает, как к этому подступиться. Всегда зовет меня в последний момент на подмогу. Я тебе говорила. Ах да… Мне нужно повидаться с поверенным. Надо было бы подвести воду к нашему ранчо Санта-Маргарита…

Одно из самых больших ранчо в Аризоне, на границе с Мексикой, оно заходит даже на территорию Мексики.

— …и перепродать его по участкам фермерам и сельскохозяйственным рабочим.

Ей не было видно Кэли Джона, который уперся лбом в стекло. Несколько мгновений спустя она обнаружила его в той же позе и дотронулась до его руки.

— Извини… Уверяю тебя, я защищаюсь… Тебе бы радоваться… Я злю его как могу… Вставляю всевозможные палки в колеса и думаю, когда помру, тоже найду средство досаждать ему…

Это было совершенно другое, но чего ради объяснять?

— Идем… А то провороним хорошие места.

Распродажа была ее страстью, и в конце концов она заразила ею Джона.

Или они оба были игроками и не догадывались об этом?

Кэли Джон не играл никогда, даже в девятисотые годы, когда они только приехали в Коннектикут, он и другой, и прежде чем построили ранчо, работали шахтерами в Санбурне, где несколько раз в неделю в «Санбурн-палас» за партии в рулетку и в фараона расплачивались револьверными выстрелами. Другой играл. Редко. Осторожно. Но играл, и Кэли Джон бывал удивлен, обнаружив в такие моменты у другого взгляд, которого не знал.

— Идем…

Длинная машина и спина шофера перед глазами.

— Представляешь, сегодня на распродаже будут вещи, принадлежавшие Роналду Фелпсу…

Периодически тусонский смотритель мебельного склада выставлял на продажу мебель, за хранение которой хозяин долго не платил. Чаще всего это были те, кто разорился, или, как это было с Роналдом В. Фелпсом, покинули эти места, не оставив адреса, и вестей о себе больше не подавали.

Продавали, правда, только до задолженной за хранение суммы, а остатки мебели водворялись снова на склад до нового приказа. Наконец — а именно это и подхлестывало воображение Пегги, — ящики, сундуки, баулы, сумки выставлялись на торги без указания их содержимого.

Всегдашнее солнце и тут же — всегдашняя прохладная тень. Около вокзала — зал мебельного склада и самая что ни на есть в Тусоне пестрая толпа — скопище негров, китайцев, испанцев, индейцев, в отдалении с непринужденным видом толкутся несколько белых, и каждый хочет убедить другого, что он тут из любопытства.

— Дамы и господа, мы продаем сегодня вещи, принадлежавшие господам Линаресу, Моргану, Рейнхарду, Рилсу и Роналду Фелпсу…

Этого Фелпса знали, не зная его самого — англичанин неопределенного возраста, худой, с пробивающейся сединой, он однажды заявился сюда на деньги одной шахтерской бригады. Был он геологом. Жил в Санбурне, в героические времена, потом — в Бисбее, и в конце концов — в Тусоне. Ему было уже очень много лет, когда, пять или шесть лет назад, он покинул эти места, не сказав никому ни слова. Наверное, поехал умирать в Англию.

— Интересует меня только его серебро, — говорила Пегги, приподнимаясь на цыпочки.

Распродажа началась. Дорожная сумка в очень плохом состоянии, ей как минимум уже полвека. Какой-то негр приобрел ее за один доллар. Ящик, в котором, наверное, находятся инструменты, — два доллара.

Пегги Клам начинала волноваться. Между прочих вещей находился герметически закупоренный бочонок, который смущал ее воображение.

— Джон, как ты думаешь, что может быть внутри? Два человека его с трудом поднимают…

И она увеличивала ставки, все выше и выше вытягиваясь на цыпочки.

Некоторые со смехом оборачивались на нее, специально взвинчивая ставки.

Она получила бочонок за пятнадцать долларов и, будь на то ее воля, тут же бросилась бы его открывать.

Почему бы ему не спрятать свое серебро в бочонок? Слишком тяжело, чтобы тащить с собой в Англию. Он наверняка думал послать его за собой фрахтом…

Те немногие, кто не знал Пегги, все время на нее оборачивались, тем более что на ней была смешная шляпка с пером, колышущимся надо лбом, и у дверей стояла большая машина с личным шофером.

О сокровищах, которые люди приобретали на распродажах за несколько центов или долларов, ходили истории.

Длинный баул в очень хорошем состоянии, но недостаточно тяжелый для пресловутого серебра.

— Это для тебя, Джон… Всегда будет куда класть свои денежки.

Пять, шесть, десять долларов… Он хотел было остановиться, но она его подзадоривала:

— Если ты не возьмешь, возьму я…

Было пыльно, пахло и приятно, и не очень, никто не садился, а кроме того, хотели этого или нет, давало себя знать нервное напряжение.