Война за независимость, которую мексиканцы вели на протяжении одиннадцати лет, чтобы избавиться от ненавистного испанского ига, тяготевшего над ними более трех столетий, представляет собой славную эпопею, еще очень мало известную в Европе, тогда как в Америке все достопамятные эпизоды и геройские подвиги этой войны давно уже стали легендарными.

Насмешливой судьбе было угодно, чтобы духовенство, на которое испанское правительство возлагало такие надежды, избрав его одним из главных своих орудий для поддержания невежества в туземцах и воспитания их в рабской покорности испанцам, это самое духовенство первое выразило протест, провозгласило свободу, восстало против гнета и призвало несчастное население страны к оружию, подняв знамя восстания.

Гидальго, скромный священник городка Долорес; первый во главе своих прихожан, со шпагою в одной руке и распятием в другой, поднял знамя восстания.

В первый момент с ним было около пятисот человек, по пути к нему присоединялись жители из всех сел и деревень ближайших окрестностей, и месяц спустя армия его превышала громадное число — 60000 человек. Правда, все это были люди, не сведущие в военном деле и весьма плохо вооруженные, но смелые, отважные, сильные духом и полные самой отчаянной решимости победить или умереть. Совершая чудеса храбрости, они шли прямо на столицу. Жители города Мехико трепетали, получая известия об их приближении.

Но Гидальго был разбит, схвачен и расстрелян. Восстание оказалось обречено на поражение, но главное было уже сделано: народное сознание пробуждено, импульс дан, словом, самый тяжелый камень сдвинут с места. Гидальго пал, но кровь героев породила новых героев и мстителей. Вся Новая Испания, из края в край и из конца в конец, была объята пламенем восстания и кровопролитной войны. После Гидальго пришел Морелос, священник Каракуаро и многие другие герои, которым не суждено было увидеть торжества их оружия и их святого дела.

Война эта могла закончиться только совершенным изгнанием испанцев из Мексики и полной независимостью страны.

Замечательно то, что революция, была начата духовенством-опорой испанского владычества, а победоносно закончена благодаря крушению другой его опоры, а именно, измены военных. Один испанский полковник, ярый враг и противник этой революции вначале, стал впоследствии ее сторонником в надежде на конфискации в свою пользу; мечтав о роли Наполеона, он сыграл роль Мюрата и погиб, так же, расстрелянный на пустынном прибрежье.

Тот незаметный, скромный эпизод, который мы собираемся рассказать вам в этой книге, имеет совершенно частный характер, лишь косвенно относящийся к войне за не— зависимость.

Все это было года два-три спустя после того, как Гидальго, подняв знамя мексиканской независимости, призвал народ под это знамя и сам стал душою народного движения. А местом действия являлась местность, совершенно еще неисследованная и почти никому неизвестная; культура не успела еще коснуться ее несмотря на то, что лежит она между двумя большими городами, и что один из них был в то время важнейшим торговым портом этого побережья.

Мы просим читателя последовать за нами в провинцию Халиско (Jalisco), или Гвадалахара (Guadalajara).

Провинция эта — одна из богатейших, плодороднейших и живописнейших во всей мексиканской конфедерации; так как она лежит над очень высокой широтой, то была бы нестерпимо знойной, если бы ее не защищали с одной стороны высокие вершины Сьерры-Мадре, а с другой — освежала близость Тихого океана с его живительными ветрами и влажным дыханием. С томною грацией нежащейся креолки раскинулась она среди цветов и темной зелени лесов на берегу Тихого океана, между Синалоа и территорией Колинза.

Вся эта живописная, прекрасная страна, поросшая роскошным девственным лесом латаний, пальм и других тропических деревьев, представляет из себя целый океан зелени; вдыхая влажный воздух моря и вторя его шуму, безбрежный лес плавно раскачивает стройные, высокие вершины свои, в точности подражая движению волн в момент отлива и прилива.

Странный люд, о котором в начале нашего столетия никто не знал, укрывается в этих лесах, под их непроницаемым шатром, живя охотой, контрабандой и некоторыми другими промыслами, им здесь никто не препятствует.

Население это состоит преимущественно из разных ослушников закона и требований цивилизации, ищущих ничем не ограниченной свободы или безнаказанности в непроходимых дебрях лесов. Кто решится проникнуть в вглубь бесконечных, беспрерывных зеленых чащ, населенных только хищниками всякого рода и дикими зверями, в числе которых самыми опасными являются двуногие?

Однако, этот люд с дикими своеобразными нравами, не терпящий ни какого стеснения или ограничения своей свободы, честен по своему, и не смотря на свою дикость и грубость, не лишен чувства прекрасного и доброты, — и только в крайних случаях сближается с бандитами и другими отщепенцами человеческого общества, укрывающими под гостеприимным кровом их громадного зеленого шатра.

Тут и там, среди глухого леса, на какой-нибудь красивой полянке, можно видеть пятнадцать, двадцать jacales, т. е. шалашей или хижинок, причудливо разбросанных по берегу реки или ручья. Это так называемая охотничья деревня или, pueblo; единственная власть которую здесь признают, это местный священник и алькад. Человеку невозможно жить одному, ему необходимо сообщество таких же людей для обмена чувствами и мыслями и для того, чтобы создать себе семью.

Жители этих пуэбло бедны, но гостеприимны, и в их хижинах можно спокойно спать при открытых дверях, хотя бы у вас были мешки наполненные золотом.

Вследствие какого-то безмолвного соглашения, бандиты, укрывающиеся в этих лесах, никогда не подходят к пуэбло, они знают, что если только посмеют нарушить это правило, то меткая пуля кого-нибудь из охотников тотчас же напомнит им о том, что здесь им делать нечего. Зная это, охотники и бандиты живут в мире, или вернее, редко приходят в столкновение между собой.

Сан-Блаз, построенный на острове, лежащем в самом устье Рио-Гранде де Сант-Яго, был в то время, о котором теперь идет речь, самым оживленным портовым городом Мексики со стороны Тихого океана. Здесь собирались тогда испанские галионы для нагрузки золотом, другими ценными металлами этой богатой страны, преимущественно провинций, расположенных по прибрежью Тихого океана. Отсюда эти суда следовали со своим ценным грузом сперва в Гваякиль, а оттуда в Каллао. В то время Сан-Блаз был богатым и цветущим городом, в котором торговцы быстро богатели и наживали громадные состояния. Теперь уже совсем не то: благодаря открытию нового порта Гваймас, свободной торговле, установленной декретом либерального мексиканского правительства, а быть может, из-за крайне вредного для здоровья климата Сан-Блаз, город этот совершенно утратил все свое прежнее значение. Даже в былое время, с наступлением дождливого сезона, все зажиточное население города переселялось в Тепик, прелестный городок, утопавший в рощах апельсинов, гранат и флорипондиосов — перуанского дурмана — в цвету.

Расстояние между двумя этими городами не превышает 18 или 20 миль, но наибольшая часть пути пролегает через остатки громадных девственных лесов, о которых мы уже говорили. Отдельные лесные красавцы, выступая вперед, стараются запустить свои корни в самые пески океанского прибрежья.

И вот, приблизительно на половине пути между Тепиком и Сан-Блазом, по правую сторону, если ехать из Тепика, находится, или же находилась лет тридцать пять тому назад, большая группа скал, а на вершине самой высокой скалы возвышался громадный чугунный крест, осененный двумя гигантскими латаниями, под тенью которых мог приютится и отдохнуть усталый путник.

У самого подножья креста, последнего памятника испанского владычества в этой стране, начиналась узенькая и почти незаметная тропинка, которая потом, впрочем, расширялась, так что по ней могли проехать два всадника рядом, и уходила вглубь темной чащи леса, в самые заповедные тайники зеленого шатра.