— Спешим, спешим, вперед!

Лошади рванулись вперед и помчались как, вихрь, по дороге к ранчо, оставляя за собой целое облако пыли.

Было около одиннадцати часов вечера.

Небо было звездное, луна, утопая в эфире, разливала свой мягкий, ласкающий свет на все окрестности; холодные мертвенные лучи ее безмерно удлиняли тени холмов и деревьев, придавая им какой-то фантастический вид; воздух, напоенный ароматами трав, был мягкий, теплый.

В лесу царила полнейшая тишина, лишь изредка нарушаемая каким-то неуловимым звуком, бесконечно слабым шорохом, таинственно совершающим свое дело под покровом темной ночи, животной жизни мириадов существ, или же печальным криком филина из своего гнезда. Время от времени раздавался где-то в густой чаще леса протяжный, точно насмешливый рев ягуара, призывающего свою подругу к водопою.

Молодые люди молча неслись вперед, припав к шеям своих коней, — точно гонимые ветром; время от времени с их уст срывался возбуждающий лошадей крик «Сант-Яго!»

Они быстро приближались к цели своей поездки. — Вдруг, выехав за крутой поворот почти совершенно прямой тропы, дон Лоп разом осадил своего коня, — и крик невольного удивления вырвался из его груди.

— Гей, что там? — спросил дон Рафаэль, затянув повод.

— Смотри! — ответил дон Лоп задыхающимся голосом, — видишь?

На горизонте, сквозь завесу деревьев, виднелось яркое красное зарево, охватившее большую часть неба.

— Что это значит? — прошептал дон Рафаэль, — с какой стати жгут лес в такое время ночи, и в этих местах? Уж не лесной ли это пожар?

— Нет, это может быть не то, — сказал дон Лоп, отрицательно качая головой, — зарево в этой стороне…

— Это ранчо горит! — вдруг воскликнул дон Рафаэль — бандиты напали на отца! Vive Dios! Вперед, брат; вперед! — И они помчались, как вихрь; так что деревья леса убегали от них с головокружительной быстротой.

— Не робей, отец! Не сдавайся! — пронзительным голосом крикнул дон Рафаэль, еще более погоняя своего коня, и без того уже мчавшегося во весь опор.

— Вот и мы! вот и мы! — так же громко и энергично кричал дон Лоп.

Чем более они приближались к дому, тем ярче и обширнее казалось зарево.

Едкий дым чувствовался в воздухе; среди моря пламени играли, точно мошки в воздухе, мириады ярких искр.

Наконец, молодые люди въехали на прогалинку, — и зрелище, представившееся в этот момент их взорам, заставило их на мгновение замереть от ужаса.

Дон Рафаэль не ошибся: действительно, горело ранчо или вернее уже догорало, так как охваченная со всех сторон пламенем крыша должна была с минуты на минуту обрушиться. Среди страшного треска и шипения горевшего строения и жалобных криков скота, запертого на скотном дворе, по счастью еще не тронутого огнем, не слышно было ни звука человеческого голоса. Да и вообще не было видно никого из обитателей ранчо. Неужели все они умерли? Что сталось со стариком, с его женой и племянницей? Неужели все трое были убиты бандитами?

Молодые люди соскочили с коней, громко призывая родителей, но никто не отвечал им. Лишь насмешливое эхо реки повторяло последний звук их полного отчаяния призывного крика. Тогда дон Рафаэль и брат его, сбросив с себя верхнюю одежду, обошли вокруг горящих развалин, мрачные и угрюмые, но полные отчаянной решимости попытаться во что бы то ни стало пробраться в дом: они искали только удобное место, чтобы войти в него и спасти, кого можно и что можно. И вдруг, они наткнулись на груду тел, лежавших неподалеку друг от друга.

— Vive Dios! — воскликнул дон Рафаэль со злобным хохотом, — отец не умер не отомщенным!

— Смотри, — сказал дон Лоп, — у этих негодяев лица замазаны сажей или углем!

— Да, убийцы побоялись быть узнанными! — с глухим стоном промолвил старший из братьев; вслед за этим из груди его вылетел радостный крик, — и одним громадным прыжком он очутился среди пламени: он нашел проход.

Лоп пошатнулся и едва устоял на ногах: мучительный страх, страх не за себя, а за брата сдавил ему грудь, и он чуть не лишился сознания.

— Брат! брат! — вскричал он полным отчаяния голосом.

В тот же момент дон Рафаэль появился из пламени с опаленными волосами, в одежде, порванной во многих местах и загоревшейся там и сям, страшный на взгляд, неся на плечах своих чье-то тело.

— Вот он! я нашел его! — воскликнул он и направился со своей ношей на прогалину.

Едва успел он выбежать из горящих развалин, как крыша со страшным шумом и треском обрушилась на пылавший костер, задавив все под собою. Осторожно опустив на землю тело отца, молодой человек прислонил его в сидячем положении к стволу большого дерева и с тревогой, с ужасом стал вглядываться ему в лицо.

Старик был мертвенно бледен и глаза у него были закрыты; на груди виднелось несколько глубоких ран, из которых ручьями лила кровь.

— Слава Богу! Он жив! — прошептал Лоп.

Дон Рафаэль только вздохнул и стал поспешно перевязывать раны отца, стараясь остановить кровь и тем самым, если возможно, вернуть его к жизни. Да, тот был еще жив, хотя сердце его чуть слышно билось и тело казалось совершенно безжизненным.

Дон Лоп сбегал и зачерпнул воды в реке.

Тем временем пожар стал постепенно стихать, так как пламя уже не находило себе более пищи. Огненные языки не взвивались уже, как раньше, высоко к небу, а, точно алчные звери, лизали обуглившие камни фундамента.

Более четверти часа молодые люди растирали отца, все время смачивая ему холодной водой голову. Кроме того, дону Рафаэлю с помощью брата удалось, наконец, разжать концом своего ножа зубы старику и влить в рот несколько капель водки.

Спустя немного, безжизненное тело старика чуть заметно вздрогнуло, и слабый вздох вырвался из его груди, а вскоре затем он полуоткрыл глаза.

Это обнадежило его сыновей, и они еще усерднее стали хлопотать, стараясь привести его в чувство.

Однако, ни тот, ни другой не обманывали себя относительно безнадежного положения старика: они отлично понимали, что если даже он и вернется к жизни, то не на долго, что смерть его может быть отсрочена всего на несколько часов, даже, быть может, всего на несколько минут. Они уже видели слишком много ран, чтобы не узнать с первого взгляда, что все признаки близкого разложения были уже на лицо — но ведь и один час, и даже несколько минут, если только больной нашел бы в себе достаточно силы, чтобы сказать несколько слов, имели для его сыновей громадное значение: он может сказать им своих убийц, может навести их на след, с тем чтобы они могли отомстить за него. Он может также сказать им и об Ассунте, и о донне Бените, судьба которых им стала неизвестна.

Потому-то они с болезненным нетерпением ожидали, когда раненный, наконец, придет в себя.

Старик раскрыл глаза. На этот раз взгляд его был ясный, осмысленный; он обвел их кругом с выражением кроткого сожаления, но потом, мало-помалу, взгляд становился более сосредоточен и когда, наконец, он остановился на сыновьях, стоявших на коленях по обе стороны подле него, лицо у него как будто прояснилось и нечто, похожее на улыбку, озарило на мгновение бледные черты умирающего.

— Рафаэль, Лоп, дети мои! — прошептал он слабым голосом.

— Отец! отец! — горестно воскликнули оба.

— Поздно дети, поздно! Ах, зачем я не верил вам?! — старик смолк и затем продолжал, помолчав немного. — Да будет воля Господня! Так оно и должно было быть!

— А мать наша? А сестра?.. — спросил дон Рафаэль замирающим голосом.

Лицо старика озарилось, взгляд метнул искры.

— Они спасены, я надеюсь, — сказал он, — о, негодяи приняли все меры предосторожности, но я все таки обошел их! Правда они убили меня, но замысел их не удался: того, чего добивались, они все-таки не достигли! — он смолк и долгое время не мог произнести ни слова.