«Глупая задница», — снова предполагаю ее слова.

Она берет кусок марли и отрывает длинный неровный кусок. Я хмурюсь, желая показать ей, как это делается. Смотрю туда, где одеяло прикрывает ноги, и вижу свою одежду и что-то из припасов. Мой боевой нож. Я стучу ее по плечу и указываю на нож. Она качает головой, но я снова указываю на него. Она дает его мне и пятится, оставляя радом со мой марлю. Я поднимаю нож, глядя ей в глаза, вырезаю аккуратный квадрат и показываю его ей, а потом и второй, и третий. Я прикрываю нож и бросаю его вне досягаемости.

Она крадется ко мне как пугливый котенок, берет марлевые квадраты и осторожно прикладывает их к ранам. На столешнице стоит старая бутылка перекиси, и я указываю на нее. Раны должны быть чистыми. Она хмурится на меня, но берет бутылку и отдает ее мне. Я вытряхиваю пару капель на рану и до треска сжимаю зубы, чтобы сдержать крик боли.

Черт, больно.

Она забирает у меня бутылку и проделывает то же самое с оставшимися ранами. В конце концов, я отрубаюсь от боли. Когда я прихожу в себя, она неуклюже обматывает марлю скотчем, неплотно и не по центру.

— Нет-нет, не так, — говорю я.

Она начинает и роняет скотч. Я срываю повязку, которую сделала она, и перевязываюсь, плотно и по центру. Она внимательно смотрит и делает то же самое. Ее пальцы касаются моей кожи нежно, осторожно, будто перышки. Она смотрит на меня, и я киваю.

— Хорошая работа. Так намного лучше. Спасибо. Chokran.

Она отвечает, а я пожимаю плечами. Она указывает на меня и говорит:

— Спасибо.

А потом указывает на себя и повторяет то, что сказала. Я так понимаю, это значит «пожалуйста». Я повторяю, и она исправляет мое произношение.

Она касается моей груди, и на этот раз я ложусь, медленно двигаясь к полу. Каждый дюйм моего тела в агонии. Я лег тяжело дыша, от боли зажмурив глаза. Открыв глаза, я вижу, как она смотрит на меня с загадочным выражением лица.

Изучаю ее при свете дня. Она самая прекрасная девушка из всех, кого я видел. Примерно моего возраста, двадцать три или двадцать четыре. Узкое лицо, высокие скулы, маленькие нежные ушки, пухлые красные губы, обрамляющие широкий рот. Ее глаза похожи на шоколад, темный, жидкий, пока она наблюдает за тем, как я рассматриваю ее. У нее гибкое тело. Я помню это слово с уроков английского в старшей школе. Узкая талия делает ее стройные бедра соблазнительными изгибами, из-за чего полная грудь выделяется еще сильней. Я помню ее мимический комментарий о том, что голод подстегнул ее стать проституткой, и понимаю, что ее стройная фигура — результат больше голода, чем каких-то желаний быть худой ради красоты.

Она сжимается под моим взглядом, понимая, что я смотрю на нее оценивающе, как мужчина на женщину. Ее глаза становятся непроницаемыми, губы изгибаются. Пальцы сжимаются в кулаки.

Я опускаю взгляд, но чувствую, что она смотрит на меня на мгновение дольше. Она идет к двери, выглядывает на улицу и ныряет обратно в помещение с закрытым ожесточенным спокойным лицом. Красится помадой, накладывает слишком яркий румянец на щеки.

Я понимаю, что это ее трюк. Сейчас она совершенно другая. Тело раскрепощено, бедра покачиваются, пока она идет к двери; раньше же каждое движение было четким и рассчитанным. Теперь же она будто текучая, источает страстную уверенность, которая, как я понимаю, является подделкой. Она оглядывается на меня, как только почти пропадает из поля моего зрения, и я вижу, как на ее лице проскочила какая-то непостижимая эмоция.

Слышу, как мужской голос отвечает на ее голос, низкий и сладкий. Притворство. Сегодня воздух спокойный, и я могу слышать все. Слабое позвякивание ремня. Ее стоны, фальшивые, слишком громкие. Его голос, свиное похрюкивание.

В животе бурлит, в груди пульсирует. Ненависть. Ревность. Отвращение.

Откуда это?

Я не знаю ее. Даже не знаю ее имени. Так почему же я так остро реагирую? Ответа нет, но с каждой секундой мой гнев набирает обороты, подгоняемый быстрым сердцебиением. Из-за каждого звука мое нутро сжимается. Ее голос, полный ложного энтузиазма, измельчает мои нервы.

Теперь я признаю эти эмоции. Все они произрастают из одной: беспомощность. Я хочу остановиться, но не могу. Я даже не могу двинуться. Это ее выбор, ее жизнь, не моя. И я полностью от нее завишу.

Черт.

Слишком много времени — может, десять минут — спустя она появляется и повторяет процесс самоочистки в крохотной ванной без дверей. Она поправляет волосы, помаду, румяна и одежду. На этот раз я не смотрю.

Она смотрит на меня один раз, пока поправляет одежду. Я мужественно стараюсь удержать на лице безразличие. Не знаю, что она видит, но она отворачивается, выходит и прислоняется к стене своего дома рядом с окном в пределах моей видимости. Я смотрю на ее спину, замечая полоску кожи между юбкой и рубашкой.

Я не должен хотеть коснуться ее, но я хочу.

Непреодолимое желание.

Я поднимаюсь с земли, задерживая дыхание из-за боли, а затем позволяю себе упасть обратно. Молнии мучительной боли простреливают сквозь меня, ослепительно-белые, попадая в меня, пока я не отрубаюсь.

Темнота наполняет меня, избавляя от желаний, которые я не понимаю и которых у меня не должно быть.

Он уснул. Такой мужественный. Не понимаю, что со мной происходит. С того самого первого момента, когда я его увидела, что-то в нем взбудоражило мою кровь, заставив тело петь. Даже сейчас, когда вместе с солнцем ушел мой последний клиент, мое тело трепещет лишь от одного взгляда на него.

У него сильная квадратная челюсть, волосы чернее самого темного часа ночи, из-за чего его поразительные голубые глаза становятся еще ярче. Конечно, сейчас он спит, поэтому его глаза я видеть не могу, но они прожигают меня, сплю я или бодрствую, работаю или отдыхаю. Кажется, его глаза видят меня, настоящую меня.

Его тело... бледная кожа, гладкая и почти без волос за исключением тонкой дорожки, тянущейся от пупка и скрывающейся за резинкой трусов. Мускулатура чрезвычайно развита, каждая его часть была гладкой, объемной и мощной. Грудь широкая и крепкая, мышцы бугрятся даже в бездействии сна. Живот похож на вспаханное поле, кубики мышц очерчены глубокими бороздками. Руки как плетеные канаты - каждый бицепс больше моей руки — большие, грубые и мощные. Ноги похожи на скрученные стволы старых деревьев — каждая в обхват почти толще моей талии.

Я никогда не видела мужчину, который выглядит как он. Конечно, те мужчины, которых я знаю, просто звенят ремнями, достают свою мужественность и делают со мной свои быстрые грязные дела. Они никогда полностью не раздевались. Никогда не обнажались. Ведь обнажиться — значит, позволить себе быть уязвимым. Не раздеваясь, они демонстрируют свою власть надо мной. Я должна быть раздета, пока они остаются в одежде и платят мне деньги, из-за чего могут меня осквернять.

Этот мужчина, этот американец. Он не обнажен. У него есть нижнее белье, и я его не трогала, поэтому голым я его не видела. Но даже так он кажется более обнаженным, чем любой мужчина, которого я когда-либо видела. Я хочу отвести взгляд, но не могу, и когда я смотрю на него, и что-то странное трепещет внутри меня, пульсирует в сокровенных местечках моего сердца, тела и души. Как голод, только по-другому.

Помню Малика, моего первого клиента. Помню, как он смотрел на меня, помню, как думала, что он казался голодным. Так вот оно что? От этой мысли меня обдало холодом и отвращением. Это чувство в животе и между бедер — просто жажда секса?

Нет. Секс не значит ничего, кроме работы. Денег. Мужчины - свиньи. Я не женщина, я вещь. Предмет, служанка для их нужд. Нужда — секс.

И тем не менее... Я не могу перестать смотреть на него.

Должно быть, ему больно. Он стонет, даже когда спит, пытаясь перевернуться во сне, но его останавливает боль. Я помню, как его рука касалась моей, когда он показывал мне, как рвать повязку. Руку жгло так, будто от молнии, одно невинное прикосновение, и все мое существо в огне. Я не могла предотвратить свою гневную реакцию.