В этой связи, вероятно, уместен будет ряд замечаний касательно примечательного агентства женского контроля, известного как «Тетки». Джадд, по утверждению Лимпкина, с первых дней считал, что лучший и наиболее рентабельный контроль над женщинами во имя репродуктивных и прочих целей должен осуществляться через женщин. Тому имеется множество исторических прецедентов; вообще говоря, ни одна империя, созданная насильно или ненасильственно, не была лишена этого свойства — контроля над массой коренного населения через им подобных. В случае Галаада многие женщины выражали желание служить Тетками — либо по причине искренней веры в «традиционные», как они это называли, «ценности», либо ради обещанных выгод. Там, где власть дефицитна, даже капля ее — искус. Равно действовало и негативное стимулирование: бездетные, бесплодные или пожилые незамужние женщины могли служить Тетками и тем самым избежать сокращения и дальнейшей высылки в пресловутые Колонии, состоявшие из мобильных групп населения, которые использовались главным образом в качестве одноразовых подразделений токсической очистки, хотя, если человеку везло, его могли отрядить на менее опасные задачи, такие как сбор хлопка или фруктов.
Итак, идея принадлежала Джадду, однако ее воплощение несет на себе отпечаток ума Уотерфорда. Кто еще из «Сынов Иакова» был способен придумать, что Тетки должны брать имена в честь коммерческих продуктов догалаадской эпохи, рассчитанных на женщин, а следовательно, знакомых им и приятных, — в честь серий косметической продукции, пекарных смесей, замороженных десертов и даже медицинских препаратов? Блестящий ход, который, на наш взгляд, доказывает, что Уотерфорд в период расцвета был человеком немалой изобретательности. Как, по-своему, и Джадд.
Оба эти джентльмена, как нам известно, были бездетны, а потому имели право на сменных Служанок. Мы с профессором Бродом высказали в нашей совместной работе «Концепция „семени“ в раннем Галааде» допущение, что оба — как и многие Командоры, — пострадали от вируса стерильности, разработанного в рамках секретного догалаадского эксперимента по генному расщеплению вируса свинки; этот вирус планировалось внедрить в поставки икры, потреблявшейся высокопоставленными чиновниками в Москве. (Эксперимент был прекращен после Соглашения о сферах влияния, поскольку многие сочли вирус чересчур неконтролируемым, а следовательно — чересчур опасным, хотя некоторые желали распылить его над Индией.)
Однако ни Джадд, ни Уотерфорд не были женаты на женщине, тогда или когда-либо известной под именем «Пэм» либо «Яснорада». Судя по всему, эта последняя является весьма злоумышленным творением нашего автора. Жену Джадда звали Бэмби Мэй, жену Уотерфорда — Тельма. Последняя, впрочем, одно время выступала телеперсоной описанного сорта. Это нам известно из дневника Лимпкина, который не раз ехид-
ничал по данному поводу. Сам режим скрупулезно покрывал такие прошлые отступления от ортодоксии среди супруг элиты.
В целом свидетельства склоняются в пользу Уотерфорда. Мы знаем, к примеру, что он погиб — возможно, вскоре после описанных нашим автором событий, — в ходе одной из ранних чисток; его обвинили в либеральных склонностях, в несанкционированном обладании крупным собранием еретических изобразительных и литературных материалов и в укрывательстве подрывного элемента. Это случилось, когда режим еще не начал проводить суды втайне и по-прежнему транслировал их по телевидению, поэтому события были записаны в Англии по спутниковой связи и наличествуют в нашем Архиве в отделе видеокассет. Кадры с Уотерфордом нечетки, однако их качество позволяет установить, что волосы его действительно были седы.
Что касается подрывного элемента, в укрывательстве которого обвинили Уотерфорда, то это может быть сама «Фредова», поскольку в данную категорию ее определял побег. Вероятнее всего, подрывным элементом был «Ник», который, очевидно, помог «Фредовой» бежать, что доказывается самим фактом существования наших аудиозаписей. Методы «Ника» подтверждают, что он являлся членом теневого подполья «Мой день», которое было не тождественно Подпольной Женской Дороге, однако связано с ней. Последняя являлась спасательной организацией в чистом виде, первая — псевдовоенным формированием. Известно, что ряд тайных агентов «Моего дня» внедрился во властную структуру Галаада на высочайших уровнях, и помещение одного из подпольщиков на должность шофера Уотерфорда — безусловная удача; удача вдвойне, поскольку «Ник», по-видимому, одновременно входил в организацию Очей, что было типично для шоферов и личных слуг. Разумеется, Уотерфорд наверняка был об этом осведомлен, но, поскольку все высокопоставленные Командоры автоматически распоряжались Очами, он вряд ли всерьез обращал на это внимание и не позволял данному факту препятствовать нарушению малозначимых, по его мнению, правил. Как и многие первые галаадские Командоры, впоследствии павшие жертвами чисток, он полагал свою должность вне подозрений. Для стиля Среднего Галаада характерна большая осторожность.
Выше я изложил наши догадки. Если допустить, что они верны, — то есть допустить, что Уотерфорд и впрямь был нашим «Командором», — все равно остается множество лакун. Некоторые могла бы заполнить наша автор, будь она иного склада ума. Обладай она инстинктами репортера или шпиона, она могла бы подробнее поведать нам о механизмах Галаадской империи. Чего бы мы теперь не отдали за какие-то двадцать страниц распечаток из личного компьютера Уотерфорда! Однако нам следует благодарить Богиню Истории за любые крохи, которыми она удостоила нас.
Что же до участи нашей рассказчицы, она остается неясна. Вывезли ли ее через границу Галаада, на территорию бывшей Канады, добралась ли она оттуда в Англию? Это было бы мудро, поскольку в тот период Канада не желала враждовать с могущественным соседом и проводила облавы и экстрадицию подобных беженцев. Если так, отчего рассказчица не забрала записи с собой? Быть может, ее поездка случилась внезапно; быть может, она опасалась перехвата. С другой стороны, ее могли поймать снова. Если она и впрямь достигла Англии, отчего не опубликовала свою историю, как поступали многие, добравшись до внешнего мира? Быть может, она боялась отмщения «Люку», допуская, что он еще жив (ситуация невероятная), или даже своей дочери; ибо Галаадский режим не брезговал мерами такого рода и прибегал к ним, дабы воспрепятствовать неблаготворным публичным выступлениям за рубежом. Известно, что немало опрометчивых беженцев полу-
чали руку, ухо или ступню в вакуумной упаковке, спрятанные, допустим, в кофейной жестянке. Или, быть может, «Фредова» была из тех беглых Служанок, кому оказалось не по силам приспособиться к жизни вовне после прежнего защищенного бытия. Возможно, «Фредова», как и они, стала затворницей. Этого мы не знаем.
Мы также можем лишь догадываться о мотивах «Ника», организовавшего ее побег. Не исключено, что, когда вскрылась связь ее спутницы «Гленовой» с «Моим днем», «Ник» сам оказался под угрозой, поскольку — как он, будучи Оком, прекрасно знал, — самой «Фредовой» также грозил непременный допрос. Кара за несанкционированные половые сношения со Служанкой была сурова, а статус Ока не обязательно защитил бы «Ника». Галаадское общество пронизывали интриги, и необъявленные враги внутри режима могли использовать против человека любой его проступок. «Ник», разумеется, мог бы казнить «Фредову» самостоятельно — так было бы мудрее, — но мы должны брать в расчет фактор человеческого сердца, а кроме того, как мы знаем, оба они считали, что она беременна его ребенком. Какой мужчина Галаадского периода устоял бы перед искушением отцовства, такого статусного и столь превозносимого? Вместо этого он вызвал спасательную бригаду Очей, которые были, а может, и не были подлинны, но в любом случае подчинялись ему. Тем самым он вполне мог приблизить собственный крах. Этого мы тоже никогда не узнаем.
Благополучно ли достигла наша автор внешнего мира и зажила ли новой жизнью? Или ее обнаружили в чердачном убежище, арестовали, выслали в Колонии или к «Иезавели», или даже казнили? Наш документ, по-своему красноречивый, по этому поводу хранит молчание. Можно вызвать Эвридику из царства мертвых, но не заставишь ее ответить; и, обернувшись взглянуть на нее, мы лишь на секунду улавливаем промельк, а потом она ускользает из нашей хватки и исчезает. Как знает любой историк, прошлое — великая темь, что полнится эхом. Быть может, к нам донесутся оттуда голоса; но речь их пропитана мраком материнской материи, из коей они явились; и как бы мы ни старались, не всегда удается с точностью их расшифровать в прояснившемся свете наших дней.
