Издалека его видно — золотой шарик на голубой воде.

Пробегал по берегу молоденький Ёжик. Увидел кувшинку, остановился, понять не может — что это такое? Глаза у Ёжика не больно зоркие, а поближе не подойдёшь.

Зашуршала трава, выскочил на берег молоденький Лисёнок и тоже цветок увидел. Удивился — что это такое?

Спрашивает у Ёжика:

— Что там, жёлтенькое?

Ёжик на всякий случай колючки на себя надвинул, отвечает:

— Я думаю, это бабочка.

— А почему ты так думаешь?

— Я видел бабочек. Они жёлтенькие бывают, и с крылышками. Крылышки невкусные.

Зашуршали кустики, выбежал на берег молоденький Волчишко. Тоже цветок увидел, тоже удивился:

— Это чего, жёлтое?

Ёжик совсем под колючки улез, а Лисёнок отбежал в сторону и отвечает:

— Кто говорит — это бабочка, а мне кажется, что это — утёночек!

— С чего ты взял?

— Я утят видел. Они жёлтенькие, кругленькие, и все в таком мягком пуху. Пух невкусный.

Затрещали сучки-веточки, вылез на берег молоденький Енотик. Заметил цветок, глаза навострил:

— Чего это?

Волчишко ему отвечает:

— Кто говорит — это бабочка, кто говорит — утёночек, а мне чудится, что это мышь. Я мышей много видел. Жёлтые попадаются, в этакой светлой шёрстке. Шёрстка невкусная.

— Интересно, — сказал Енотик.

Спустился он с берега, в воду соскочил.

Плюх-плюх! — добрался до цветка.

Чап-чап! — съел его быстренько.

И назад воротился.

— Ну, что — это бабочка была? — спрашивает Ёжик.

— Утёночек? — облизывается Лисёнок.

— Мышь? — недовольно спрашивает Волчишко.

Подумал Енотик, вздохнул и говорит:

— Не знаю.

— Да ты же ведь съел!

— А не разобрал я…

— Как же ты ешь-то не разобравши?!

Почесал Енотик живот, опять вздохнул:

— А нам, енотам, все равно. Хоть бабочка, хоть птичка, хоть мышка, хоть что хочешь. Мы всё подряд едим. Чего уж тут разбирать-то!

— Грач, ты небось на пожар летал?

— Почему это — на пожар?!

— Да у тебя нос закопчённый!

— Почему это — закопчённый?!

— У грачей носы белые, а у тебя чёрный! Будто его нарочно коптили!

— И всё ты врёшь! Нос у меня нормальный! И очень красивый! Просто я ещё молодой грач, мало на поле бывал, мало в земле ковырялся. Вот и не успел нос до блеска начистить!

— Кукушка, Кукушка, скажи — сколько лет, сколько зим я на свете проживу?

— Ну вот, опять спрашивают. Ох, надоели! Нет, чтобы на заре подняться, в лес пораньше прийти… Утром я без остановки кукую, тыщу раз подряд. Всем бы по целому веку хватило!

— Толкунчики, вы чего толчётесь?

— А мы пляшем!

— А отчего пляшете?

— От радости!

— А какая радость у вас?

— Завтра погода хорошая будет!!

Хны-хны, бедная я, разнесчастная… И за что мне, Осине, такая доля горькая?

Все деревья у людей в почёте, всем — доброе слово. Одну меня ругают. Ни на что, мол, не гожусь, кроме как на спички… Приятно ли слышать?

Все деревья долго живут, лет по триста, по четыреста. А мне и до ста лет не прожить, — короток век осиновый.

Все деревья чем толще, тем крепче становятся. А я только начну толстеть — сразу слабну. В стволе, в серёдке, непременно гниль заводится, и чем дальше — тем пуще. Издали поглядеть — вроде бы здоровёхонька, а на самом-то деле я насквозь больная, в чём только душа держится…

Оттого я очень ветра боюсь. Стою — вся дрожу, не налетел бы вихрь, не повалил бы меня, слабую да хилую… Чуть ветерок — залопочу, заволнуюсь, заплещусь… Ох, страшно!

Одно у меня утешенье — детки. Из каждого корня моего, что в землю уходит, торчат зелёные прутики. Это молодые осинки растут.

Гляжу я на них сверху, нарадоваться не могу. До того милы мои деточки!

Сами тонюсенькие, слабенькие, а листочки развернули большие, круглые, как лопухи. И шевелят этими листочками, словно ушками хлопают.

Я их кормлю-пою, от жаркого солнышка укрываю. Растите скорей, подымайтесь, сил набирайтесь!

Придёт мой смертный час, упаду я на землю. А на моём месте — глядишь — десять новых осинок стоят.

— Ох, сколько птиц поселилось в кустах у речки! Вы только послушайте:

Батюшки, а откуда же там свисток пароходный?!

— Да это же я, Варакушка! Я одна в кустах поселилась! И соловья передразниваю, и малиновку, и скворца, и жаворонка, и свисток пароходный в придачу!

— Медведь, отчего у тебя зубы синие?

— Оттого же, отчего и у Енота.

— Енот, отчего у тебя зубы синие?

— Оттого же, отчего и у Ежа.

— Ёж, отчего у тебя зубы синие?

— Оттого же, отчего и у Мыши.

— Мышь, отчего у тебя зубы синие?

— Не видишь разве — чернику ем!

— Стриж, почему на дороге сидишь, почему домой не летишь?

— Крылья мешают. Такие вострые, такие долгие, что за землю цепляются, в траве путаются, никак не взмахнёшь… Подбросьте повыше, чтоб полететь!

— Знаете, я кто? Я Вороний Глаз. Свою круглую чёрную ягоду как вытаращу — будет вылитый глаз!

— А мы зовёмся — Раковые Шейки. У нас корень толстенький, вроде раковой шейки.

— И я не простая былинка. Я — Мышиный Хвостик! Стебелёк с колоском у меня точь-в-точь хвостик!

— Мы Кукушкины Слёзки. На всех листьях у нас пятнышки, пятнышки — словно кукушка наплакала.

— Ну а я Медвежье Ухо. Волосатый, мохнатый!

— А мы — Кошачьи Лапки. Такие серенькие, пушистенькие, совсем как лапки, только коготков нету.

— Ишь, ишь расхвастались… Вот я вас!!

— А ты кто?

— Зверобой, да и всё тут!

Все мои напасти, братцы, начались в конце весны.

Уже черёмуховый снег на землю осыпался, птицы уже свили гнёзда и начинали примолкать; у врагов у наших — волков да лисиц — народились щенки, а мы, зайчата-настовички, давно подросли, осмелели и сделались совсем похожими на взрослых красивых зайцев.

Было утро, и я собирался где-нибудь залечь подремать. Я только что побывал на деревенском поле, позубрил там клеверку — такого мокрого, холодного от росы, приятного — и теперь ковылял не торопясь вдоль опушки. Эх, думаю, зайду сейчас в лес, доберусь до тёплой песчаной гривки и залягу под кустом, — таково-то хорошо! Подрёмывай весь день…

Но не тут-то было.

Вдоль опушки тянулась человечья заброшенная тропка. Наверно, когда-то люди на водопой тут ходили. Перескочил я через эту тропку, и вдруг моя задняя лапа провалилась — щёлк! — ударило меня, и сунулся я носом в траву.

Хочу прыгнуть, дергаюсь, а лапу кто-то цапнул и держит. Хоть я и храбрый зверь, но тут у меня в глазах помутилось… Кабы знать, кто схватил, может — не так страшно было бы. А то ведь непонятно, кто тебя держит, и от этого — самый ужасный ужас.

Дёрнулся я что есть сил — подалось. Комок земли вывернул, лапу вытянул, а на лапе-то, батюшки мои…