Как-то давным-давно, в золотой век провинции Новые Нидерланды — ею правил тогда Боутер ван Твиллер, по прозванию Глубокомысленный, — обитатели Манхеттена были не на шутку встревожены страшной грозой с громом и молнией, разразившейся знойным, душным днем в период летнего солнцестояния. Дождь лил как из ведра; падая на землю, он рассыпался мелкими брызгами и стелился над нею густой пеленой. Гром грохотал и прокатывался, казалось, над самыми крышами; видно было, как у церкви святого Николая металась зигзагами молния; трижды, но тщетно метила она поразить ее флюгер. Почти до самого основания была разбита новая печная труба на доме Гаррета Хорна; Доффи Мидлербергер при въезде в город свалился без чувств со своей плешивой кобылы. Словом, пронеслась одна из тех редкостных гроз, которая на памяти весьма уважаемой личности, встречавшейся в любом городе и именуемой «старейшим из старожилов», случилась только однажды.

Великий ужас охватил почтенных обитательниц Манхеттена. Они скликали своих детей и искали убежища в погребах, предварительно повесив подкову на железный стержень, поддерживающий полог каждой кровати, дабы он, избави боже, не притянул как-нибудь молнии. Буря, наконец, стала стихать; грозные раскаты сменились едва слышным глухим ворчанием далекого грома; лучи садившегося за тучами солнца, прорываясь сквозь их бахрому, превращали широкое лоно залива в ослепительно сверкающее море жидкого золота.

Из форта сообщили, что в заливе показался корабль. Это известие перелетало из уст в уста, с улицы на улицу и вскоре всполошило всю крошечную столицу. Прибытие корабля в те далекие дни было для колонистов событием величайшей важности. Он приносил вести из старого мира — страны, в которой они родились и от которой были отрезаны просторами океана; прибывая только раз в год, он привозил также изделия роскоши, наряды и даже предметы первой необходимости. Почтенная голландская фру не могла сшить себе ни чепца, ни нового платья до прибытия корабля; художник ожидал его, чтобы приобрести принадлежности своего ремесла; бургомистр — чтоб обновить чубук и пополнить запас голландской можжевеловой водки; школьник — чтоб купить волчок и шарики для игры; землевладелец — чтоб обзавестись кирпичом, необходимым для постройки нового дома; одним словом, все — богатый и бедный, старый и малый

— с нетерпением дожидались прибытия корабля. Это было воистину величайшим событием в жизни достославного города Нового Амстердама, и в течение целого года во всех разговорах только и слышалось — «корабль», «корабль», «корабль».

Новости из форта заставили все население города высыпать на берег, к батарее, дабы собственными глазами насладиться столь радостным и желанным зрелищем. Корабля, правда, в это время еще не ждали, обычно он приходил несколько позже, и это обстоятельство породило немало толков. Около батареи кучками толпился народ. Тут можно было увидеть бургомистра, медлительного и важного, но с величайшей готовностью делившегося своим мнением с кучкою старух и мальчишек. Чуть поодаль собрались старые, бывалые моряки, некогда рыбаки и матросы, слывшие в подобных случаях великими авторитетами; они высказывали различные предположения, порождавшие горячие споры среди окружающих их зевак. Однако человеком, на которого чаще всего устремлялись взоры толпы и за каждым движением которого напряженно следили, был Ханс ван Пельт, отставной капитан голландского флота и местный оракул во всем, что касается моря. Он рассматривал судно в старинную, крытую просмоленным брезентом зрительную трубу, мурлыкал под нос голландскую песенку и отмалчивался. Впрочем, мурлыканье Ханса ван Пельта имело в глазах народа значительно больший вес, чем многословные разглагольствования любого из горожан.

Между тем корабль стал виден невооруженным глазом. Это было крепкое, пузатое судно голландской постройки, с высоко задранным носом и такой же кормою и с флагом голландских национальных цветов. Вечернее солнце золотило вздувшиеся паруса, корабль стремительно несся вперед по изборожденному волнами морю. Часовой, сообщивший о приближении судна, заявил, что увидел его лишь тогда, когда оно оказалось уже посередине залива, и что оно предстало перед его глазами внезапно, точно вышло из черной грозовой тучи. Присутствующие, выслушав рассказ часового, повернулись в сторону Ханса ван Пельта в надежде узнать, что он думает по этому поводу, но он еще крепче сжал губы и не проронил ни единого слова. Одни, глядя на него, стали многозначительно пожимать плечами, тогда как другие — покачивать головой.

С берега несколько раз окликнули судно, но на борту никто не ответил. Корабль между тем успел миновать укрепления и вошел в устье Гудзона. Притащили пушку, и так как гарнизон форта не был обучен артиллерийскому делу, Ханс ван Пельт, правда не без труда, зарядил орудие и выпалил из него. Ядро, казалось, пробило корабль насквозь и запрыгало по воде с противоположного борта, но, несмотря на это, судно, по-видимому, не получило никаких повреждений. Странно было и то, что, двигаясь против ветра и против течения, корабль тем не менее поднимался вверх по реке на всех парусах. Поэтому Ханс ван Пельт. считавший себя как бы капитаном порта, приказал подать лодку и отправился догонять корабль, но после двух-трех часов безуспешной погони он принужден был возвратиться назад.

Согласно его рассказу, ему несколько раз удавалось подойти к судну на сто — двести ярдов, но оно внезапно вырывалось вперед и через мгновение опережало их на целую полумилю. Иные находили объяснение этому в том, что гребцы в лодке Ханса ван Пельта были все люди тучные, страдающие одышкой, — они то и дело бросали весла, чтобы перевести дыхание и поплевать на руки; возможно однако, что это просто-напросто злостная клевета. Ханс ван Пельт, впрочем, подходил к кораблю на достаточно близкое расстояние, чтобы рассмотреть его одетую на староголландский лад команду и офицеров, на которых были камзолы и шляпы с высокою тульей и перьями. На борту царила мертвая тишина; люди были неподвижны, как статуи; казалось, корабль несся вперед, предоставленный себе самому, Он по-прежнему продолжал подниматься вверх по Гудзону и в последних лучах заходящего солнца становился все меньше и меньше, пока, наконец, не исчез из виду, как белое облачко, растаявшее в просторах летнего неба.

Появление этого корабля ввергло губернатора в одно из глубокомысленнейших раздумий, одолевавших его когда-либо за все время многолетнего губернаторства. Он дрожал за безопасность недавно основанных поселений, расположенных на Гудзоне; возможно, что это — корабль врага, применивший военную хитрость и посланный для захвата голландских владений. Губернатор неоднократно созывал состоявший при нем совет, дабы выслушать соображения своих подчиненных. Он восседал на своем парадном кресле из дерева, срубленного в священном лесу под Гаагою, и, затягиваясь из своего жасминного чубука, слушал советников, распространявшихся о предмете, вовсе им не известном. Впрочем, несмотря на все усилия мудрейших и старейших голов, Боутер ван Твиллер по-прежнему продолжал пребывать в глубокомысленнейшем раздумье и не принимал никаких решений.

Во все населенные пункты, лежащие на Гудзоне, послали гонцов; они возвратились, но не сообщили ничего нового — корабль нигде не приставал к берегу, Дни шли за днями, недели за неделями — корабль не возвращался. Но так как совет при губернаторе жаждал добыть хотя бы какие-нибудь известия, они посыпались вскоре целыми ворохами. Почти все капитаны возвращавшиеся из плаванья шлюпов в один голос докладывали, что им довелось видеть загадочный корабль в различных местах на реке: то у Палисадов, то у Кротонова мыса, то там, где Гудзон зажат между горными кряжами. Следует отметить, впрочем, что его ни разу не встретили где-либо повыше этого места. Показания судовых команд, правда, обычно не совпадали друг с другом, но это, быть может, объяснялось различием обстоятельств, при которых эти встречи происходили. Иногда это бывало в черную, как смола, грозную ночь, когда вспышки молний на мгновение освещали этот странный корабль где-нибудь на Таппан-Зее или в пустынных просторах Хаверстроу-бэй. Случалось, что его видели совсем близко, так что казалось, что он вот-вот наскочит на них, и тогда на судне начиналась суета и тревога, но, при следующей вспышке молнии обнаруживалось, что корабль уже далеко и летит на всех парусах, как всегда, против ветра. Порою в тихие лунные ночи его замечали у высокого берега; корпус его скрывала в таких случаях черная тень, и только стеньги светились в лунных лучах, но когда путешественники добирались до того места, где только что виднелся корабль, его уже не было; проплыв несколько дальше и оглянувшись назад, они снова видели за собою его залитые лунным сиянием стеньги. Корабль этот неизменно появлялся или пред непогодою, или в разгар ее, или тотчас за нею, так что все шкиперы на Гудзоне и путешествующие по этой реке прозвали его «загадочным кораблем, что появляется в бурю».