После нескольких неудачных попыток я, наконец, сумел пристроить попугая в одном универсаме. По крайней мере, там он может делать, что ему вздумается. Показывать все свое искусство: хохотать, звать детей в постель и за уроки, петь «Матушка послала меня к роднику…», сигналить и рокотать… Ведь на то и универсам, тут всему найдется место: и тому, что нужно, и тому, что не нужно. Здесь, чем больше шума, тем лучше.

Нет, правда, более подходящего места для Бонифация не найти. И все же мне очень тоскливо, я просто не знаю, куда себя деть! Я так его любил! Это такой необыкновенный попугай! Разве он не заслуживает того, чтобы жить с нами, у себя дома, вместо того чтобы развлекать покупателей? Но ведь жизнь — сложная штука…

Мы приехали. Я поблагодарила сеньора Висенте за рассказ и пожелала, чтобы Бонифацию надоели его фокусы с автосигналом и унитазом и он снова вернулся в симпатичную семью, членом которой он, в конце концов, является.

Универсамы, конечно, нужны, но это не самое веселое место на свете.

Стоял чудесный летний день. Я шла к пляжу по старинной улочке городка, где проводила свой отпуск. Мне хотелось полежать в дюнах и почитать. Но вдруг меня заставила остановиться странная процессия. В тележке, которую тянул ослик лежала очень маленькая лошадка, вся покрытая букетами цветов. За тележкой, по обе ее стороны, шли мальчик и девочка и несли венок из бумажных роз. Следом за ними — женщина, мужчина в темном костюме и еще много детей. В конце процессии одиноко брел человек в бумазейных брюках. Похоже, он был чужой и для людей, и для самого городка. Наверное поэтому дети иногда на него оглядывались.

Вместо того чтобы идти на пляж, я пристроилась к странной процессии и пошла рядом с человеком в бумазейных брюках, который не обратил на меня никакого внимания. Он шел и глядел прямо перед собой, точно шофер за рулем автомобиля. Я хотела было спросить у него, что за мертвую лошадку везут в тележке, но, видя его задумчивость, не осмелилась.

Теперь дети оборачивались на меня: кто такая? Я хотела им улыбнуться — пусть не считают меня противной втирушей, но можно ли смеяться на похоронах? Про себя я подумала что, верно, мы идем на кладбище. Но где вы видали кладбище для лошадей? Разве что в Америке, где есть, говорят, престранные вещи, вроде больницы для кошек или яслей для собак. Хотя, если вдуматься, что уж такого удивительного в кладбище для лошадей? Разве лошади — верные друзья и помощники человека — не заслужили того, чтобы их хоронили по всем правилам? Конечно, заслужили, и нечему тут удивляться. Правда, пройдет немало лет, прежде чем мы заведем у себя такую роскошь: слишком много у нас, португальцев, забот куда более серьезных.

Пока я так размышляла, — ведь когда идешь молча, всегда о чем-нибудь размышляешь, — мы дошли до сосновой рощи. Верхушки темных и стройных стволов уходили высоко в голубое небо. Вокруг ярко зеленели папоротники, кое-где виднелись красноватые пятна цветущего вереска. Процессия остановилась возле глубокой ямы под сосною.

— Эта могила для Герцога, — вдруг произнес человек в бумазейных брюках.

Я удивилась, потому что не ожидала, что он заговорит со мною.

— Герцог — это мертвый пони на тележке, — пояснил человек.

— Он ваш? — спросила я.

— Нет, давно не мой.

— Вы отдали его этим детям?

— Продал.

При этом в глазах у него мелькнула такая мука, словно он вспомнил об очень дурном поступке, в котором теперь глубоко раскаивался. Я хотела было расспросить его, но он уже отошел к тележке, с которой мужчина вместе с мальчиком снимали мертвую лошадку.

— Можно, я помогу? — робко спросил он.

— Спасибо, не беспокойтесь, — суховато ответил ему мужчина.

Человек не настаивал, а когда пони уже лежал на земле, погладил его по шерстке и поцеловал в голову.

Цветы рассыпались по земле, и дети собрали их в холмик. Потом мальчик произнес прощальную речь, и пони опустили на дно ямы. Он лежал так мирно, как будто спал.

— Прощай, Герцог! Мне будет тебя очень недоставать, — прошептал человек в бумазейных брюках.

Дети помогли засыпать могилу землей, украсили ее цветами и поставили на ней венок из роз, к которому прикрепили табличку: «Здесь покоится Герцог, замечательный товарищ и великий артист».

Вечерело, и небо окрасилось в розовые и красные тона.

— Уже поздно, — сказала женщина, — пора домой.

Все ушли, а человек в бумазейных брюках остался стоять возле могилы. Я тоже решила остаться.

— Вы знали Герцога? — удивленно спросил он.

— Нет, не знала, — ответила я. — Я здесь отдыхаю и не знаю никого.

— Герцог был настоящим шетландским пони.

Увидав в моих глазах вопрос — я не знала, что такое настоящий шетландский пони, — он сказал:

— Вы, верно, знаете, что Шетландия — это остров к северу от Шотландии. Там живут самые маленькие и самые выносливые пони на свете. Они не боятся ни дождя, ни холода и потому круглый год пасутся в лугах. Герцог тоже был очень маленький. Он едва доставал мне до пояса.

— Вы ездили за ним на Шетландские острова?

— Что вы, я бедный человек, у меня никогда не было столько денег. Пони я купил у богатого помещика, а тот привез его с этих самых островов. Он не знал, что с ним делать. У него были большие лошади — рабочие и верховые, и Герцог был среди них точно карлик среди великанов. Помещик купил его из чистой прихоти: ему приглянулась его красивая каштановая шерстка, ладная головка и густая грива. Подержал-подержал помещик Герцога в стойле, а потом решил продать и дал объявление в газете.

— А для чего вам была нужна такая маленькая лошадка?

— Я цирковой артист. Герцог стал «гвоздем» нашей программы.

Стемнело, и, поскольку до города было далеко, я попросила меня проводить, а по дороге рассказать о Герцоге. Человек согласился и назвал себя. Его звали Мариу Титу, и у него, как у всех людей его профессии, не было постоянного адреса. Когда мы отправились в обратный путь, яркие краски цветов уже погасли. На прощание он послал пони воздушный поцелуй и снова сказал: «Мне будет очень тебя недоставать, Герцог».

Мы шли по луговой тропинке, и я слушала рассказ Мариу Титу.

— Помещик послал за Герцогом, и его привели. Я сразу полюбил этого малыша. Уж очень мне приглянулись его ровный шаг, ласковые глаза и бархатная шерстка. Помещик заставил его пройтись туда-сюда, чтобы я увидал его во всей красе. Потом дал осмотреть его зубы: на, мол, гляди, какой это молодой пони. Возраст у лошадей можно определить по резцам. У них есть одна особенность: эмаль на кончиках зубов стирается и образуется ямка, ну совсем как на кончиках пальцев у перчаток, когда их стянешь. Зуб изнашивается, и ямка меняется. Не осталось эмали — значит, лошадь совсем старая. Когда мне пришлось продать Герцога, у него уже не было эмали в ямке. Но лучше я начну с самого начала.

Цирковая труппа, которая кочует с места на место, выступая на ярмарках и праздниках, зарабатывает мало. Жизнь у нас тяжелая. Какие в ней радости? Публика наш труд не ценит. Она глядит представление, а раскошелиться или хотя бы похлопать не торопится. Иной раз хоть в лепешку расшибись — а ничем ее не проймешь. Знаете, как это обидно! Вот почему я не мог заплатить ту сумму, которую помещик назначил за Герцога. Ох, и рассердился он: ногами топал, кричал, что нечего мне было приходить и попусту отнимать у него время. Все знают, что настоящий пони из Шетландии стоит недешево. Или я вообразил, что он держит лошадей для разных зевак?

До чего же я расстроился, что не смогу увести с собой такую замечательную лошадку. Вернувшись, я обо всем рассказал своим домашним. Моя жена, женщина суровая, но мудрая, сказала, что я всегда был с приветом и что пони не про нас. Но она ошиблась. Жизнь полна неожиданностей, и ты не будь олухом — считай ее задачкой из учебника.