— Послушай, Жозе (учителя звали Жозе), тебе еще нужно купить черную шляпу с загнутыми полями, она очень пойдет к коричневому пальто.

Муж был вне себя:

— Меня ограбили ради коричневого пальто и черной шляпы! Иди к черту со своими модными тряпками! Я хочу мою картину! Моего Клоуна! Слышишь? Моего Клоуна!

Он выбежал из дома, со всей силы хлопнув дверью. Жена вздохнула. Она не могла понять, чем он недоволен.

Потом она с материнской нежностью погладила купюры и прошептала:

— Неблагодарный. Неблагодарный человек!

У нее в голове не умещалось, что картину можно предпочесть роскошному пальто и черной шляпе с загнутыми полями.

Богатому господину принадлежал старинный особняк, огромный, великолепный дом с бесчисленными порталами, балконами, пилястрами и башенками. Дом окружал парк, в котором росли вековые деревья, зеленели лужайки и в любое время года цвели газоны.

В особняке было множество просторных комнат: столовая, гостиная, курительная, комнаты для игры в карты и в пинг-понг, бильярдная, музыкальные залы и библиотека. А еще спальни, ванные, кабинеты для учебы, пошивочные, гладильни и так далее, и тому подобное. К тому же много было комнат и залов совершенно пустых, ни для чего. И повсюду в этом доме на стенах висели картины, старинные и современные, огромные, средние и маленькие. Богатый господин, известный в городе коммерсант, страстно любил живопись. Он то и дело отправлялся в дальние путешествия, чтобы купить ту или иную ценную картину, о которой он узнавал.

Покупка Клоуна доставила ему удовольствие совершенно особого рода. Дело в том, что многим людям бывает весьма приятно обвести вокруг пальца своего ближнего. Глядите-ка: сеньора Роза стащила картину у Паулу Антониу; торговец с толкучки надул нищего, предложив ему за Клоуна несколько жалких монет; жена учителя пыталась провести богача, а тот, в свою очередь, обманул ее саму, умолчав о настоящей цене картины. И все эти жулики потирали руки от удовольствия, воображая себя людьми умными и хитрыми. В этой цепочке мошенников не повезло только сеньоре Розе, которая осталась ни с чем. А бедняга нищий, спасший Клоуна от гибели, заработал всего лишь скромный ужин в харчевне «Новолунье».

Богатый господин повесил Клоуна над лестницей из белого мрамора, покрытой мягкой ковровой дорожкой небесно-голубого цвета, рядом с картиной прошлого века: портретом женщины со вздернутым носом, плюмажем в рыжих волосах и розой на груди. Он счел, что они хорошо подходят друг другу, Клоун и актриса: оба кажутся одинокими и бездомными, обоим суждено развлекать людей.

В доме всегда царило оживление. Жена богача командовала целой армией слуг, озабоченно сновавших по просторному холлу и бегавших вверх и вниз по лестнице, между тем как сама хозяйка ходила неторопливо, устремив взгляд на картины, развешанные по стенам. Она смотрела на них так же сурово, как на прислугу. Если она бывала чем-то недовольна и ее взгляд падал на Клоуна, она злилась и кричала:

— Хватит улыбаться, шут гороховый, надоело!

А Клоун все смеялся и смотрел на сеньору с таким любопытством, что она терялась и вздыхала:

— Ах, этот дом, эти картины! Я от них просто больна.

Дети тоже иногда останавливались возле Клоуна и женщины с перьями в рыжих волосах. Они смеялись, показывали им язык и дразнились: «Рыжие-бесстыжие, жених и невеста!»

То и дело в дом наезжали гости, которые гуляли по залам, ели, пили и болтали ночи напролет. Они толпами бродили по дому, любуясь картинами и нарушая тишину восклицаниями: «Чудесно!», «Восхитительно!», «Превосходно!».

Да, в доме богача любопытному Клоуну было на что посмотреть, не хуже чем на толкучке.

Но вот однажды дом погрузился в тяжелое молчание. Притихли даже дети, в своих траурных костюмчиках походившие на маленьких летучих мышей. Богатый господин умер. С белым как мел лицом он лежал в гробу, установленном в холле, рядом с мраморной лестницей. В изголовье горели две большие свечи. Цветы с темно-зелеными листьями пахли печально, похоронно.

Хозяйка дома, теперь вдова, вся в черном, спускалась по лестнице и, взглянув на улыбающегося Клоуна, вскрикнула вне себя от горя:

— Не смей смеяться, идиот! Не смей смеяться!

Но что мог поделать Клоун? Иного ему не было дано — смеяться, всегда смеяться!

Богача похоронили, и вскоре явился нотариус, чтобы прочесть семье завещание. В нем упоминались, среди прочего, некоторые ценные картины, которые покойный завещал музею. В числе этих картин был и Клоун.

Так Клоун снова сменил пристанище, переехав в музей. Надо думать, это было его последнее путешествие, поскольку картины, попавшие в музей, покидают его в самых редких случаях, например, в случае войны, когда городу угрожает опасность и приходится принимать меры для спасения величайших ценностей. Или, скажем, когда для музея построено новое здание, более современное и удобное, и экспонаты переезжают туда. Но такие события предугадать трудно. Пока же Клоун попал в музей, в отдел современной живописи. А о том, что случилось дальше, рассказывается в следующей главе.

Клоуна поместили в зале номер шесть, на втором этаже музея, между двумя другими картинами: мальчиком-велосипедистом в костюме в сине-желтую полоску и свинцово-серой фабрикой с красными трубами. К нижней части рамы прикрепили табличку с надписью в две строчки: «Паулу Антониу. Клоун» и дата.

Зал номер шесть был просторный. Повсюду картины, под каждой табличка. Смотритель в униформе следил, чтобы никто не трогал картины руками, не запачкал или, не дай бог, не украл. Кроме того, он давал объяснения непрерывно входившим и выходившим посетителям. Некоторые подолгу стояли перед картинами, внимательно их разглядывая, отходили и снова возвращались к тем, которые им больше всего нравились и, постояв, иногда записывали в книжечку свои впечатления. Были и такие, которые проходили по залу быстро, почти не останавливаясь, — взглянет мимоходом на одну, на другую картину и дальше, в зал номер семь. Появлялись также группы посетителей в сопровождении экскурсоводов.

Клоун улыбался, глядя темными любопытными глазами на посетителей и экскурсоводов. На противоположной стене висел другой циркач — воздушный гимнаст, тоненький, в розовом трико. В отличие от Клоуна, на его лице не было и тени улыбки. Он смотрел так грустно, так безутешно, будто только что проиграл какую-то битву или был жестоко наказан. Однажды какой-то мальчик, внимательно посмотрев сперва на улыбающегося Клоуна, а потом на печального акробата, заметил:

— Клоун должен смеяться — такая у него профессия, но может быть ему так же грустно, как этому гимнасту.

Клоун уставился на него своими темными глазами, будто хотел заглянуть в самую душу. Возможно, он подумал, что парень умница и не любит болтать попусту.

В пять часов вечера смотрители просили всех покинуть музей, а потом и сами уходили. Если бы картины умели говорить, то в эти часы они, наверное, рассказывали бы друг другу свои истории, веселые и грустные, о своих скитаниях, о домах, где они жили, о том, как рождались они в воображении художника и выходили из-под его кисти, и многое, многое другое…

И наш Клоун, конечно, тоже мог бы поведать о своих удивительных приключениях…

Но язык картин — не слова, а краски… И в этих просторных и величественных залах царило глубокое молчание. С противоположных стен картины смотрели друг на друга, пока не угасал дневной свет и музей не погружался в темноту.

А теперь послушайте, что случилось однажды утром.

В зал номер шесть вошел высокий бородатый человек в черных вельветовых брюках. Не успел он сделать и нескольких шагов, как увидел Клоуна. Он застыл на месте и стоял раскрыв рот и вытаращив глаза. А потом радостно закричал: