Умные люди, впрочем, скоро догадались. Дело в том, что в других местах такие явления стали наблюдаться с конца августа, т.-е. вскоре после извержения Кракатао. Частицы пепла и пемзы были выброшены на такую высоту, что они носились в верхних слоях атмосферы[6].

Дед с удовольствием говорил все это, поглядывая на Жозефа. Любил старик показать, что и он не лыком шит, не хуже, дескать, учителя.

— Стало быть, солнечные лучи и отражались на этой всей дряни, которая носилась по воздуху. А в январе уже здесь, в Аркашоне, выдался холодный день, и даже выпал снежок. И вот снег этот сверху был покрыт серым слоем какой-то странной грязи. To-есть странной она была для других. Я-то сразу узнал ее и собрал немного в коробку. Когда грязь высохла, она превратилась в пепел. Это был пепел вулкана Кракатао, дети мои. Вы видали, как в комнате, если накоптит лампа, копоть долго летает в воздухе. Ну, а этот подлый вулкан был немного побольше лампы. Не правда ли? Он закоптил всю землю и копоть летала по воздуху несколько лет.

Я потом читал в газетах, что такой же пепел находили и в Германии и в Норвегии...

Да, наделал делов Кракатао... семьдесят тысяч человек погибло тогда на несчастных островах... А люди все-таки живут там. Не боятся. Что значит привычка. А кругом еще штук пятьдесят вулканов, которые, того гляди, начнут коптить и небо и землю.

Так вот... А ты говоришь, в книжках прочел. Видеть это надо было... Вот что...

Ну, теперь брысь!.. У меня дела непочатый угол... а тут чеши с вами языком. Отчаливайте!

Говоря так, старик уже клевал носом.

А мы с почтительным страхом смотрели на коробок, где хранился страшный пепел, перелетевший через два океана и видевший землю с высоты в десять раз большей, чем самые высокие горы.

Однажды вечером мы сидели на бульваре, который шел от пристани Лафайета.

Жозеф забавлялся со своим фокстеррьером.

Он нашел его еще щеночком, умирающим под забором.

Жозеф приютил песика, воспитал и обучил его разным штучкам.

Собаку звали Шерш, что по-русски значит «ищи».

Шерш умел притворяться мертвым, ходить на задних лапах и вытаскивать из моря всевозможные плавающие предметы; кроме того он замечательно ловил крыс. Отец Жозефа, сначала смотревший на собачонку косо, в конце концов, с нею примирился и даже иногда после обеда угощал ее костями.

У Шерша был темперамент охотника.

Ему было скучно сидеть, сложа лапки. И иногда он здорово трепал соседских кур. Конечно, его за это драли.

На бульваре было многолюдно, как всегда вечером.

Сюда приходили и рабочие и конторщики с семьями поболтать после трудового дня.

Вдруг произошло нечто удивительное.

Поперек бульвара стремительно промчалась большая зеленая ящерица, а за нею большая серая змея. И преследуемая и преследующая не обращали решительно никакого внимания на гуляющих.

Женщины с визгом подобрали юбки; какая-то толстая мать семейства опрокинулась вместе со скамейкой, но больше всех происшествием заинтересовался Шерш.

Он метнулся с быстротой урагана и впился зубами в шею змеи. Все это произошло в одну секунду. Змея обвилась вокруг белого туловища фокса, и оба покатились по бульварной пыли.

На бульваре всегда расхаживал полицейский, ветеран франко-прусской войны, у которого не было другого дела, как дергать за уши шаловливых ребят. На этот раз он доблестно обнажил шпагу и кинулся к сражающимся.

Он не успел подбежать, как вдруг Шерш отпрыгнул с жалобным лаем и бросил змею.

Она стала извиваться на песке; повидимому, Шерш перекусил ей хребет, и она не могла ползти.

Тут подошел полисмен и добил ее своею шпагою.

Собралась толпа народа.

Все делали замечания. Но вот сквозь толпу протиснулся какой-то немолодой уже человек в чесучевом пиджаке, с круглыми очками на лбу. Запыхавшись, он подбежал к змее, поднял ее за хвост, бросил и спросил взволнованным голосом:

— Скажите, господа, она никого не ужалила?

— Никого, — отвечала разом толпа.

— Она ужалила Шерша! — воскликнул Жозеф, ища глазами своего друга.

Все обернулись к собаке.

Шерш лежал в траве и жадно тыкался мордой во все стороны. Вдруг по телу его пробежала судорога, он вытянулся, захрипел и замер неподвижно. Умер... Жозеф и все мы повесили носы.

— Да что это за змея, чорт побери? — спросил кто-то из толпы.

— Это моя змея, — пробормотал немного смущенно человек с очками, — я привез ее из Индии... у меня коллекция... я изучаю пресмыкающихся.

— Так чего же вы распускаете ваших змей?

— Тут вам не Индия!

— Уморил собаку!

— Хорошо, что собаку. Она могла ужалить человека.

Не знаю, чем кончилась вся эта история. Вероятно, коллекционера оштрафовали.

Но Жозеф был безутешен.

Мы испытывали всевозможные чувства, начиная от отчаяния и кончая глухою яростью.

По отношению к неосторожному ученому строились бесконечные планы, одни кровожаднее других.

Одни предлагали переколотить стекла в его доме.

Другие склонялись к тому, чтоб избить его в море во время купанья.

Разговоры, конечно, ни к чему не привели.

Бедный Шерш лежал все так же неподвижно. Мы с почетом похоронили его на дюне. Жозеф всплакнул. На сосне, возле которой была вырыта могила, мы сделали надпись:

Этот случай мы рассказали деду, который очень любил фоксика. Дед выругал сначала ретивого естествоиспытателя, а потом, видя, что Жозеф расстроен, стал его утешать.

— Очень был бы рад, если бы его укусила змея, — со злостью пробормотал Жозеф, разумея все того же злополучного хозяина ядовитого гада.

Дед вдруг сделал серьезное лицо.

— Не надо так говорить, — сказал он, — этот ученый, верно, изучает змеиные нравы. А это важное дело. Ты знаешь, что в Бразилии есть целый змеиный сад, где разводят змей всех пород, чтобы получше узнать, что любят и чего не любят эти мерзкие твари. Со змеями шутки плохи... Конечно, жаль собачку, а все-таки она не стоит жизни человека, да еще человека, который трудится на пользу других людей.

Старик умолк было, но, видя, что Жозеф все еще киснет, он вдруг сам начал рассказывать, решив рассеять грусть своего любимца.

— Мы однажды брали на Цейлоне груз чая. У нашего механика был там дядя, работавший на чайной плантации. Механика звали Роберт Виль, а его дядю... эх, память-то куриная... Ну, буду звать его старший Виль.

У старшего Виля был домик на плантации, — очень уютный домик, — и жил он там с семьею, повидимому, не плохо.

Он очень обрадовался своему племяннику. Как-никак, а когда живешь в этих иродовых странах, всегда приятно поглазеть на земляка.

Я был очень дружен с Робертом Вилем, и в свободное время мы часто отправлялись вместе к хлебосольному дядюшке.

Тот расспрашивал нас про Францию, а взамен рассказывал нам всякие истории про тамошнюю жизнь.

Угощал нас разными цейлонскими кушаньями, в которые обязательно примешивал рис. Без рису там обед не в обед. Правда, приготовляют его там очень вкусно, только так много крошат туда всякого перца, корицы, чесноку и еще чего-то, что после обеда во рту точно пожар.

За обедом мы выхлестали всю воду, но Роберт Виль этим не удовлетворился.

— Там в сенях стоит миска с водою, — сказал старший Виль, — пей, если не боишься лопнуть.

Роберт отправился в сени. Он что-то там долго шумел и возился.

Вернувшись в комнату, он со смехом кинул на стол маленькую мертвую красивую змейку.

— Вот, — со смехом сказал он, — свернулась под миской. И, подлая,, тяпнула меня за руку. А я убил ее кулаком.

Старший Виль при этих словах стал белее, чем рис, который он ел, и волосы слиплись у него на лбу.

— Покажи руку, — прохрипел он.