— Теперь, мадам, — серьезно произнес я, поворачиваясь к ней, — что я могу для вас сделать?

Она бросила на меня такой взгляд беспомощности и мольбы, устоять перед которым было невозможно.

— Я пришла, — тихо начала она, — просить вас о помощи. Я… у меня большие неприятности. Как только я обнаружила…

— Для начала, — перебил я, — почему вы обратились именно ко мне? Для таких случаев существуют личные поверенные.

— Я знаю, — торопливо заговорила она, — но у меня нет личного. Кроме того, мистер Морфилд должен быть наслышанным о своей репутации достаточно, чтобы не удивляться такому посещению, как мое.

Впервые в жизни я нашел, что комплименты достойны не только презрения, и сам улыбнулся своему впечатлению. Когда я взглянул на нее, она уже тоже смело улыбалась сквозь слезы.

Историю, которую она поведала мне, я привожу в ее собственных словах:

— Мое имя, — начала она, — Лилиан Марктон. Я живу в Нью-Йорке с моим дядей, Уильямом Марктоном, на Риверсайд-Драйв. Мне нечего рассказать вам о себе, пока вы не станете задавать вопросы. Все дело настолько… настолько абсурдно…

Она заколебалась, с беспокойством вглядываясь в меня.

— Продолжайте, — ободряюще попросил я.

Через мгновение она продолжила:

— Это случилось сегодня ночью. Дядя Виль пришел домой поздно и выглядел встревоженным, но я не придала этому значения, так как у него было много неприятностей на работе, и в этом не было совершенно ничего необычного. Видите ли, он — клерк в банке Монтегю.

Когда я встала утром, его нигде не было.

Обычно в семь мы выходили в парк, и, прождав с полчаса, я зашла в его комнату. К кровати дядя не прикасался. В девять я поехала в банк и узнала, — ее голос уже едва можно было расслышать, — что он арестован — его обвиняли в краже пятидесяти тысяч долларов из хранилищ.

— Его арестовали дома? — прервал я.

— Нет — на станции. Он ждал поезда до Чикаго.

— Деньги были при нем?

— Конечно нет! — негодующе воскликнула мисс Марктон. — Вы думаете, я бы пришла сюда, если бы деньги были при нем?

— Моя дорогая, — заверил я, — я просто собираю информацию. Но, в конце концов, бесполезно задавать вам вопросы. Я должен видеть мистера Марктона.

Мгновение моя посетительница молча смотрела на меня.

— Но это также бесполезно, — возразила она наконец. — Мистер Марктон признался.

Не могу отрицать, что этим меня застали врасплох.

— Признался! — почти вскричал я. — Признался в чем?

— В краже.

— Тогда чего же вы хотите от меня? — поинтересовался я.

Мисс Марктон поднялась и теперь стоя смотрела на меня.

— Мистер Морфилд, — произнесла она. — Я пришла к вам, потому что слышала о вас как о человеке, который вдобавок к своим способностям обладает еще чуткостью и проницательностью. Если мой информатор ошибался…

— Но он не ошибался, — поспешил я исправить положение. — Молю, простите меня и продолжайте.

Кивнув в знак благодарного одобрения и немного поколебавшись, она продолжила:

— Признание моего дяди — весьма специфическое, — сказала она. — Он признал, что взял деньги, но заявил, что не знает, где они. Похоже, банковские сотрудники следили за ним. Он сказал, что ночью принес деньги домой и запер их в сейф в гостиной; когда рано утром он хотел забрать их, там их уже не было, и что он уезжал из Нью-Йорка всего с несколькими долларами в кармане.

Деньги найдены не были. В доме не было никого, кроме прислуги и меня — дядя Виль холостяк, — и никто из прислуги не мог открыть сейф, так как ключ есть только у меня. Вот почему я пришла к вам. Меня подозревают… в краже.

Она едва не расплакалась, упала на стул и закрыла лицо руками.

И я, полностью сраженный последним известием и близко не подозревавший ни о чем подобном, должен был сидеть перед ней, сгорая от желания обнять ее и утешить. Я ничего не понимал тогда, как не понимаю и теперь.

Как только к мисс Марктон вернулось самообладание, она продолжила рассказ, говоря быстро и тихо:

— Дядя Виль должен знать, что я невиновна. Мне не дали повидать его. Это все банк — я уверена, что они считают меня сообщницей. Они… я видела… — Она заколебалась, и ее глаза снова наполнились слезами. — За мной следил человек, пока я шла сюда. Что мне делать? — заплакала она. — Я совсем одна! И нет никого!

Много раз я слышал подобные возгласы — но они неизменно не нарушали моего спокойствия. Сейчас же мне казалось, что каждая частица моей души трепетала в ответ на плач этой девушки.

Моя кровь вскипела — я уже не видел ничего, кроме ее слез, и не слышал ничего, кроме ее голоса. Я, как мог, сдерживал себя; коснувшись ее руки, лежавшей на столе, я нежно погладил ее. Слова не шли на язык, но своим жестом я передал ей все, что переживал в этот момент, и она почувствовала это.

Я расспрашивал ее еще минут пятнадцать, но мне не удалось узнать ничего нового. Очевидно, она уже рассказала мне все, что могла. Благодаря моему деловому, уверенному тону она определенно стала спокойнее, даже бодрее; и, когда поднималась, чтобы наконец уйти, снова посмотрела на картину, а потом перевела любопытный взгляд на меня.

— Когда-нибудь, — произнесла она, — вы расскажете мне историю этой картины. Она… Я не могу передать вам, что я чувствую, глядя на нее. И она мило пожала плечиками. — С ней же непременно связана какая-нибудь история?

— Не совсем, — ответил я с улыбкой. — Она просто скрывает пятно.

— Тогда мы придумаем ее. О! Она выглядит так, словно скрывает нечто большее, чем простое пятно.

Я проводил ее до двери, заверив, что абсолютно все будет в порядке, и посоветовал не обращать внимания на попутчиков. На прощание она нежно пожала мою ладонь.

Вернувшись в кабинет, я, казалось, каждым дюймом своего тела все еще чувствовал это последнее прикосновение.

Оставшись один, я попытался проанализировать факты, которые она сообщила мне, но обнаружил, что это невозможно. Ее голос, лицо, фигура занимали мои мысли настолько, что в них не осталось места ни для чего иного.

Моя счастливая звезда оставила меня, и я нашел себя купающимся или, скорее, барахтающимся в море эмоций и сантиментов. В конце концов, полностью раздосадованный собственной неспособностью обуздать собственный же разум, я отправился в Томбс повидать Уильяма Марктона.