Нож опустился еще ниже и коснулся его гульфика[3]. И хоть тело было обмороженным, обессиленным и налитым свинцовой жижей, Гримберт вдруг ощутил прикосновения ножа к коже даже сквозь плотную ткань. Может, потому, что кожа в том месте чувствительнее всего, а может, испуганно трепещущее воображение дорисовало детали. Он попытался вскочить, но Вольфрам небрежно ударил его кулаком в подбородок, отчего все мысли и страхи на миг утонули в зловещем, пронизанном оранжевыми искрами, гуле.

Нож замер у него между ног, задумчиво чертя бессмысленные узоры по ткани гульфика.

- Знаете, мессир, если будет необходимо, я сделаю это, - Вольфрам усмехнулся, глядя на него сверху вниз, - Без всякой жалости, более того, с глубоким убеждением, что оказываю вашему роду немалую услугу. Мы все знаем, как щепетильно старые уважаемые роды относятся к своему генетическому материалу. Как чтут чистые генетические линии и чистоту крови, как тщательно планируют браки и потомство. У сеньоров никогда не бывает, чтоб ребенок родился со свиным хвостом, как у крестьян в Остии, или с гроздью глаз посреди лба, как с недавних пор случается в Равенне после того, как в тех краях заработали три сталелитейных завода. А если такое недоразумение и случается по причине пылкой любви к родным сестрам и тетушкам, услужливый хирург быстро уберет его при помощи ланцета. На худой конец, придворный художник замажет на парадной картине, чтоб не пришлось краснеть потомкам.

Гримберт попытался отползти, но не смог, Вольфрам крепко прижимал его свободной рукой к земле. А второй… Гримберт не видел ее расположения, но хорошо ощущал. Очень хорошо. Так, что боялся дышать.

- Многие почтенные роды проявляют большую заботу о своем генетическом материале. Ничего удивительного, ведь мы живем в век, когда чистота происхождения главенствует над чистотой помыслов. Вы даже не представляете, как много скверных историй с самыми дурными последствиями произошли только потому, что чей-то генетический материал не усидел в штанах… Рушились спланированные браки, терпели крах многовековые династии, рассыпались многие планы… Что там, подчас целые графства заволакивало пороховым дымом, матери убивали своих новорожденных детей, а братья-бастарды упоенно резали шеи друг другу, чтобы сократить количество голов, на которые может налезть корона.

Нет, подумал Гримберт, с ужасом ощущая, куда именно метит нож.

Нет, нет, нет, нет.

- Я могу избавить вашего отца от подобных хлопот, - Вольфрам доброжелательно улыбнулся ему, мягко нажимая на лезвие, - Он сможет не бояться, что драгоценный генетический материал рода маркграфов Туринских окажется бесконтрольно выплеснут его сыном в какой-нибудь придорожной корчме или на ложе блудницы, погубив его планы, репутацию или тщательно выстраиваемый альянс. Потому что отныне он сможет держать весь генетический материал своего сына у себя под рукой, в удобном и доступном месте. В банке на своем письменном столе, например. Очень удобно. Думаю, я в силах оказать ему этот подарок.

Нож чиркнул по коже гамбезона, издав негромкий скрип. От этого звука у Гримберта внутри все оборвалось, в кишках, разрывая тончайшие оболочки, расцвели шипастые ветви шиповника. На миг ему показалось, что самое страшное уже произошло, просто тело не успело ощутить боль. И один этот миг стоил целой вечности в обжигающих недрах ада.

Вольфрам рассмеялся, демонстрируя ему нож. Не боевое оружие, просто кусок выщербленной стали, которым Бальдульф прежде резал копченое мясо. Чистый, заметил Гримберт, сдерживая трясущиеся в груди рыдания, без пятен крови. Значит…

Вольфрам погладил его ладонью по щеке. Кожа у него была мягкая, без мозолей, но Гримберт скорее подставил бы лицо под утюг, полный раскаленных угольев, чем испытал бы эту ласку еще раз.

- Юные жеребцы неразумны, - негромко заметил Вольфрам, - И часто выкидывают глупые фокусы. Без всякой причины, просто в силу своей природы. Ваша жизнь не представляется мне большой ценностью, но я рачительный хозяин и не разбрасываюсь добром, быть может, она мне еще пригодится и в самом скором времени. Я не хочу, чтобы выкидывали глупые фокусы, мессир.

Гримберт всхлипнул, пытаясь вернуть себе голос, но не преуспел. Глотка одеревенела, зубы сведены страхом.

- Я не стану вас пытать, я не живодер. Может даже, не стану отрезать тот крошечный мешочек размером с кисет, который служит вместилищем вашего фамильного генокода. Вместо этого я сделаю кое-что другое. Видите вон тот шатер?

Гримберт не хотел смотреть в указанную рутьером сторону, но Вольфрам спокойно взял его за волосы на затылке и силой повернул голову, едва не свернув шею.

- Шатер, ваша милость.

Гримберт увидел шатер, который ему указывали. Потрепанный, брезентовый, занесенный снегом, он ничем не выделялся среди скопища прочих, кабы не пара вооруженных рутьеров, переминавшихся с ноги на ногу у входа. Они не походили на почетный караул, да и не в традициях «Смиренных Гиен» были подобные ритуалы.

Скорее, стража. Значит…

- Там лежит ваш парнишка. Тот самый, которого мои люди три часа вырезали из доспеха. Честно-то сказать, дела у него не ахти, оно и понятно – «Безумная Гретта» у нас дама серьезная, шутить не любит. Кстати, кем он вам приходится? Брат? Оруженосец? Может, любовник?

Гримберт попытался мотнуть головой, но Вольфрам жестко стиснул пальцами подбородок. Мягкие, как бархат, эти пальцы в то же время обладали силой тисков.

- Может и выживет еще, как знать. Молодость – великая сила… Так вот, мессир, в следующий раз, когда своей нелепой выходкой вы заставите почтенного Вольфрама занервничать… Или попытаетесь на кого-то напасть или сами причините себе увечье… Я не стану вас пытать или наказывать. Я просто возьму этот самый нож, который только что чуть не превратил вас в магометанина, и отправлюсь в этот шатер.

Нет.

Мразь. Падаль. Ублюдок.

Я попрошу, чтобы тебе заживо вырвали сердце щипцами, я…

Гримберт вновь попытался замотать головой, но добился лишь того, что Вольфрам небрежно ткнул его лицом в снег, разбив губу.

- Думаю, он не станет кричать, - Вольфрам прищурился, рассеянно вертя в пальцах нож, - Слишком слаб. Зато он сможет визжать. А визжать он будет долго, мессир, ваш мальчонка.

Сперва громко, а потом потише. Не потому, что я стану более милосердным, а потому, юный мессир, что даже визг требует сил. Он не сможет визжать столько времени, сколько я собираюсь ему уделить.

- Тебя повесят в Турине… - прошептал Гримберт, не замечая, как к окровавленным губам липнет снег, - Разорвут на части, повесят и…

- Я не буду у него ничего спрашивать. Но всякий раз, когда он будет кричать, я буду произносить одно слово. Всего одно слово. Знаете, какое?

Нет, не знаю.

Да.

Да, паскудная ты мразь, чтоб твое тело сожрало проказа, я знаю, я…

- Гримберт, - Вольфрам улыбнулся, внимательно наблюдая за его лицом, - Гримберт. Гримберт. Гримберт. Вот что это будет за слово. Ваш оруженосец, он будет умирать, слыша это имя. Это имя станет его кошмаром. Обозначением для самой лютой и безумной боли, которую не унять ни мольбами, ни криком. Я отделю его ногти – один за другим. Я отрежу ему уши и веки. Он будет извиваться и визжать, но всякий раз, вновь занося нож, я буду произносить это имя. Гримберт. К тому моменту, когда он сможет наконец испустить последний вздох, это имя станет для него страшнее, чем все известные ему прежде слова, потому что оно будет знаменовать собой самую беспощадную пытку. Он проклянет это имя и все, что с ним связано. Он будет выть в ужасе при одном лишь его отзвуке. Вы станете его болью, обретшей имя, мессир. Его темным ангелом. Его личным кошмаром. Как вам такое?

Наконец Гримберта вырвало в снег горькой желчью. Вольфрам похлопал его по щеке.

- Умный мальчик.

[1] Здесь: примерно 12,6 кг.

[2] Плакарт – нижняя часть кирасы.

[3] Гульфик – деталь средневекового мужского костюма, мешочек из ткани в районе паха.

- Вот она, любовь всей моей жизни, мой добрый ангел. Выглядит внушительно, а? Но это все ерунда по сравнению с ее голосом, мессир рыцарь. Уж вы-то слышали, как эта дама поет! По сравнению с ней Иерихонская труба может показаться пастушеской свирелью! Ну а уж ежли всыпать в нее полуторную мерку пороха, грохот будет такой, что во всем Эдемском царстве осыплются разом все яблочки!