Он и сам остался в лагере, этот никчемный предводитель «Смиренных Гиен». Собирался по радиосвязи управлять своей стаей, но Гримберт был уверен, что эта причина выдумана и никчемна. Трусливый ублюдок просто не горит желанием подставлять свою шкуру под пули, если вдруг акция устрашения не удастся. Вполне в его характере.
И черт с ним, решил Гримберт. Есть задачи поважнее.
Пользуясь тем, что на мерно шагающего по снегу «Убийцу» почти не обращают внимания, он задал автоматике курс движения, сам же сосредоточился на диагностике систем. Как бы ни повернулись события, ему нужно было знать, может ли он рассчитывать на восстановленный варварскими методами доспех и сохранил ли он хотя бы часть своих возможностей.
Результаты экспресс-диагностики показались ему обнадеживающими.
Почти все системы были повреждены, работали не в штатном режиме или требовали отладки, но в целом «Убийца» оценивал свою способность к эксплуатации как восьмидесятипроцентную с урезанием вспомогательного функционала на тридцать пять процентов. Гримберт ощутил горячую влагу в глазницах. Старые добрые туринские доспехи. Может, они не такие утонченные, как их миланские сородичи, уступают по вооружению венецианским машинам и вполовину не так хороши, как те, что вышли из кузниц Аахена, но по крайней мере в одном на них можно положиться. Отличаясь самопожертвованием первых христианских великомучеников, они работают до тех пор, пока могут принести хоть какую-то пользу хозяину, за пределами всех мыслимых ресурсов и запасов прочности.
Но в первую очередь интересовал его не реактор и не торсионы.
Едва только по телу разлилось блаженное онемение нейро-коммутации, он вызвал панель управления радиостанцией – и едва не застонал от отчаянья. Все радиочастоты молчали, точно монахи-комальдолийцы, давшие пожизненный обет молчания и торжественно сжегшие в жаровнях свои языки. Лишь секундой спустя он вспомнил, вернувшись воспоминаниями в ту страшную ночь, что радиостанция «Убийцы» еще тогда вышла из строя. Смолкла, не в силах предупредить «Стража». Возможно, если повреждена одна только антенна, он сможет отремонтировать ее, чтобы послать сигнал бедствия или…
Ему не потребуется много времени, один лишь короткий радиоимпульс, который пронзит атмосферу со скоростью молнии, отправившись в сторону Турина – скупая строчка координат с его местоположением. Но эта строчка разбудит силу стократ более зловещую и опасную, чем дремлющая фугасная мина. Только бы…
Семь дней в смрадной ледяной яме научили его смирению. В достаточной мере, чтобы отчаянье, опалив ледяной вспышкой изнутри, не вырвалось криком наружу.
Радиостанция была повреждена сильнее, чем он предполагал. Куда сильнее. Кто-то вскрыл короб, в котором размещалась радиоаппаратура, действуя, судя по всему, чем-то вроде боевого топора, и безжалостно изрубил его содержимое. Генератор частоты, модулятор, усилитель мощности – все это превратилось в бесполезную текстолитовую, пластиковую и деревянную труху. Это значит…
Ему не подать сигнала в Турин. Не привлечь внимание. Не известить отца. Даже находясь в бронекапсуле из закаленной стали, он так же беспомощен, как и сидя в помойной яме с собачьим ошейником на шее. Разве что…
Испытывая искушение, которое было ведомо разве что святому Антонию, он, затаив дыхание, активировал оружейную систему.
Скверная картина, однако стократ лучше той, что он внутренне ожидал увидеть.
Боезапас не опустошен, лишь наполовину истрачен, но вот орудия…
Вот дьявол!
Одна из автоматических пушек, составлявших основную огневую мощь «Убийцы», снесена под корень, должно быть, прямым попаданием из серпантины. Неприятно, но терпимо, ее отсутствие он заметил еще когда забирался в бронекапсулу. Другая на месте, однако падение в яму заклинило ее едва ли не намертво, сократив и так небольшой сектор стрельбы до нескольких градусов. К тому же, судя по всему, этот же удар серьезно повредил приводы наводки, сделав орудие практически бесполезным в бою.
Пулеметам тоже пришлось несладко. Их пощадили вражеские снаряды, их не вывел из строя страшный удар о землю, однако их чуть было не погубила его собственная самонадеянность. В той страшной битве, через которую прошел «Убийца», он безоглядно тратил боезапас, щедро засеивая землю вокруг себя сталью и огнем, забыв, что у пулеметов, как и всего сущего на земле по воле Господа, есть собственный - отнюдь не бесконечный - ресурс. Ожесточенная почти бесконтрольная стрельба едва не расплавила стволы, почти полностью выбрав заложенный в них запас прочности и ощутимо снизив баллистические характеристики. Возможно, выдержат еще несколько минут боя, решил Гримберт, рассматривая разноцветные россыпи тревожных пиктограмм, усеявших визор гуще, чем оспины - лицо больного, да и то на предельно короткой дистанции.
Однако самое большое разочарование ждало его впереди. Машинально проверив орудия, он услышал вместо привычных щелчков изготовившейся к бою автоматики неприятный глухой лязг. Сервоприводы, управляющие пулеметами, остались недвижимы, зато идущий неподалеку Бальдульф, пристально вглядывавшийся в снежную круговерть, вдруг остановился и повернулся в его сторону. Пусть он и был по сравнению с «Убийцей» лишь карликом из плоти и крови, взгляд его обладал достаточной силой, чтобы заставить Гримберта вздрогнуть в своей защищенной бронекапсуле.
- На вашем месте я бы не хватался за пушки, мессир. Ни к чему это.
- Я просто… Я хотел проверить.
- Стрелять вам не придется, - сухо произнес рутьер, - Нечего и проверять.
Сфокусировав сенсоры на орудиях, Гримберт обнаружил то, что должен был заметить с самого начала – но не заметил. Кто-то пробил в пулеметных кожухах аккуратные отверстия, пропустив сквозь них литые дужки амбарных замков, которые теперь покачивались под стволами на ходу точно маленькие стальные медальоны.
Черт. Автоматика заблокирована, и не какой-нибудь хитростью, а самым грубым, примитивным, но в то же время и надежным способом. Вольфрам оказался достаточно предусмотрительным, чтобы доверить своему пленнику хоть какое-то оружие.
Дьявол, подумал Гримберт, отрешенно разглядывая показания визора. Подумать только, я снова в рыцарском доспехе, но так же беспомощен, как если бы сидел запертым в простой дубовой бочке!
- …по весне дела вроде получше пошли, снова начал мой заводик работать, пусть и не на всех порах. Ну, думаю, слава Господи. Мне бы теперь только месяц продержаться, до Благовещения, там-то у меня заказы и пойдут! Верну лошадок, верну дом, сына младшего выкуплю… Весной-то у меня дело, признаться, всегда шло. Оно и понятно, весной-то. Крестьяне потянутся, серу покупать, они для протравки семян ее замачивают, каждому по два боккале отсыплешь – уже дело. Святые отцы нет-нет, да и ртути купят, иногда, бывало, целый моджжо, колокола свои освящать. А ведь бывает горожане из Гренобля наведываются, тем я и метанол отпускал и амилазу и Бог весть что еще. Бывало, на одной только синильной кислоте сорок денье в день выручал! Да, мессир, весной заводик-то мой оживал. Запахи от него по всей округе шли, аж листва на деревьях жухла, а внутри, значит, автоклавы щелкают, центрифуги жужжат, электропечи жару дают… Ну, думаю, мне только до Благовещения дотерпеть, а там-то уж разгуляемся. Все верну, что ростовщикам заложил, когда жена заболела, и еще стократ приумножу!
Люди по-разному справляются с напряжением. Некоторых оно сковывает, точно льдом, намертво запечатывая все душевные поры и трещины, других же, напротив, делает болтливыми. Судя по всему, Бражник относился ко второй категории. Если в его языке и были кости, к исходу второго часа ожидания они рассосались без остатка. А может, так сказывалась на нем необходимость неподвижно лежать в снегу.
- Только не дошло дело до Благовещения, мессир. Тем же днем возвращаюсь с завода в контору и вижу пятерых молодцев со взведенными пистолями, копающихся у меня в сундуках. И добро бы еще разбойники, разбойниками-то в наших краях никого не удивишь. Если что, можно и откупиться. Но нет, мессир. Представьте себе, то были слуги графа Раймунда Второго. Тут я и понял, дело дрянь…
