Орлеанская Блудница чертыхнулась. Вынужденная выронить разряженную пистолю, чтобы разминуться со скользящим ударом другого Ангела, она выхватила из ножен тяжелый, щербатого металла, кракемарт[3] и, зарычав, рубанула так, что отсеченная Ангельская кисть шлепнулась в снежную кашу бледным пауком.
- За собой следи, ржавое отродье! Ааа-а-аах!
Пытаясь сохранить трезвый ум в этой кровавой, пожирающей саму себя круговерти, Гримберт запоздало вспомнил про рутьерскую артиллерию, укрытую в снегу на склонах. Снаряженные серпантины и кулеврины ждали только команды Бражника, чтобы обрушить на врага сокрушительный свинцовый ливень. Ждали, но…
«Стреляйте! – мысленно взмолился Гримберт, пытаясь послать свою мысль, точно на невесомых крыльях радиосигналов, в голову Бражнику, - Стреляйте же, чего медлите?»
«Идиот, - спокойно произнес Вальдо в его голове, безучастно наблюдающий за схваткой, - Как же они выстрелят? Тут уже ни черта не разобрать».
Вальдо, пусть и бесплотный, был прав. Порядки рутьеров столь плотно смешались с ангельским воинством, что стрельба из артиллерии превратилась бы в безрассудство – снаряды по своему устройству бездушны, им все равно, кого крушить. Прежде чем уничтожить хладнокровно пирующих Ангелов, они бы перебили уцелевших рутьеров.
То и дело из гущи боя показывался Олеандр Бесконечный. Его люцернский молот ни на секунду не оставался без работы, но сам он выглядел порядком потрепанным и уставшим. Еще полминуты, подумал Гримберт, может, минута, и очередной удар все-таки настигнет молчаливого рутьера, не спасет вся его нечеловеческая ловкость.
- Гиены, рви!
- Ааааа! Блядская погань! Глаза!
- Насмерть! Навались!
- Аааа-ааа!
- Ах ты ж черт…
- Рви! Рви! Рви!
Ржавый Паяц метался посреди этой вакханалии, рыча, точно дикий зверь. Может, ему не хватало грациозности, но он с лихвой компенсировал этой чудовищной силой своих клещей. Впиваясь в нежное ангельское мясо, эти клещи рвали его в клочья, дробя кости и отрывая конечности. Однако он уже шатался и по всему было видно, что запас его сил отнюдь не бесконечен.
Как и его собственное.
Нелепо думать, будто закончив свою страшную резню, Ангелы молча стряхнут с рук кровь и двинутся обратно к каравану, позабыв про «Убийцу», торчащему посреди поля боя, точно колокольня. Они-то помнят, кто грозил им пушками, и не имеют никаких иллюзий по поводу того, на чьей он стороне.
Гримберт представил, как невесомые Ангелы беззвучно обступают его доспех, простирают длани – и сталь бронекапсулы вдруг начинает скрежетать, проминаясь, и вот уже внутрь протискиваются бледные пальцы, впиваясь в кости и плоть, и тащат, тащат, тащат…
Прочь отсюда. Прочь, чем бы не кончилось это безумное кровавое паскудство. Пока он сам жив, а «Убийца» в силах выполнять приказы.
Но даже многотонному рыцарскому доспеху выбраться из дьявольской рубки оказалось не проще, чем деревянной щепке выплыть из бурной стремнины. Людские потоки, разбивающиеся о его броню, заставляли машину колебаться, теряя направление, а пороховой дым вперемешку с кровавой капелью заволокли поле зрения, оставив лишь крошечные островки.
Шаг, приказ Гримберт, пытаясь поймать направление по компасу. Еще шаг. Еще.
Под подошвами что-то хрустело. Это не был хруст снега, хоть он и пытался убедить себя в обратном, это был хруст костей тех несчастных, по которым он ступал. Некоторые из которых, возможно, были еще живы или…
Меня сейчас стошнит, подумал Гримберт, меня сейчас…
Прямо на него из гущи боя вывалился Ангел. Истерзанный пиками рутьеров, изрубленный тесаками, он уже ничем не походил на совершенное творение Господа. Прекрасное лицо походило на лопнувшую фарфоровую маску, пошло трещинами, из раздробленной пустой глазницы тянулся влажный белесый след – кто-то из рутьеров, должно быть, исхитрился ткнуть его ножом в глаз. Разорванный в крике рот, обрамленный бахромой из свисающих щек, походил на оскалившуюся пасть, внутри которой шевелились переплетения булькающих трубок и какие-то мелкие, дергающиеся детали, вышедшие из своих пазов.
Уже не совершенное творение Господа, подумал Гримберт.
Обагренное человеческое кровью чудовище.
Как падший Люцифер после своего предательства, низвергнутый с небес.
Ангел двинулся прямо на «Убийцу», не глядя по сторонам. Истекающий прозрачной ангельской кровью, похожий на свирепое взъерошенное чудовище, он потерял свою противоестественную красоту, но сохранил в полной мере силу. Силу, которой – Гримберт откуда-то это знал – было достаточно, чтоб проломить тонкую броню рыцарского доспеха и выпотрошить бронекапсулу с ним внутри как гнилое яблоко.
Рефлексы рыцаря, вбитые годами обучения, поспевали быстрее мыслей. Гримберт мгновенно поймал фигуру с ликом ангела в прицельный маркер. Легко, как дворцовые пажи, соревнуясь друг с другом, ловят ловкими пальцами монетку. И…
Пулеметы «Убийцы» издали беспомощный лязг. Стальные скобы замков намертво сковали автоматику, сделав грозное оружие таким же бесполезным, как сломленный пополам клинок или аркебуза без порохового заряда.
Ангел улыбнулся ему своей разорванной пастью. Даже если бы он сохранил искусство членораздельной речи, едва ли он мог бы произнести что-то более красноречивое, чем эта улыбка. «Ты сейчас умрешь, маркграфский сопляк, - сообщала она, - Умрешь в высшей степени паскудно, как никогда не думал умереть, читая дрянные рыцарские романы».
«Стреляй! – взмолился Гримберт, продолжая бессмысленно терзать гашетки, - Во имя всех святых и праведников, стреляй!»
Пулеметы вновь отозвались беспомощным лязгом. Они ничем не могли помочь своему хозяину.
Но если приближающийся Ангел и успел испытать торжество, длилось оно не более одной секунды с четвертью. Потому что вывалившийся вслед за ним из бурлящей свалки рутьер обрушил на его затылок окованную железом палицу-годендаг.
Этот удар запросто убил бы и быка-трехлетку. Ангел всхлипнул, протянутые в сторону «Убийцы» руки беспомощно дернулись, силясь удержать на плечах разваливающуюся голову, но сделать это было не проще, чем удержать руками разбитый горшок с жидкой кашей. Разве что каша эта была бледно-розового цвета, со слюдяными прожилками.
Рутьер хрипло выдохнул, вырвал годендаг из оседающего тела и на всякий случай пронзил его шипом ангельский хребет. Облаченный в потрепанную, с чужого плеча, рейтарскую кирасу поверх тонкого камзола, потерявший в схватке один из наплечных щитков, он был покрыт вперемешку человеческой кровью и ангельской слизью, так густо, что узнать его было бы невозможно даже носи он на своих разбойничьих доспехах герб.
- Эй, мессир рыцарь! – хрипло рявкнул он, повернув шлем к «Убийце», - Не желаете присоединиться? Или вы ждете, пока просохнут панталоны?
Гримберт узнал не столько голос, сколько блеск его глаз в узкой прорези забрала. Злой холодный блеск большого и сильного хищника, который даже в бою, круша врагов, не испытывает опьянения кровью.
Чертов Мьедвьедь, демон зимнего леса. Его личный палач и угнетатель.
Бальдульф.
- Не могу! – отчаянно крикнул он в микрофоны, надеясь, что динамики «Убийцы» перекроют грохот боя, - Замки!
Однако Бальдульф понял его мгновенно.
- Дьявол! – выдохнул он, озираясь, - Толку нам тогда от твоей скорлупы… У кого ключ?
Рядом с ним остановилась Орлеанская Блудница. Несмотря на то, что в бою она провела едва ли несколько минут, выглядела рутьерка так, точно все это время выдерживала сражение с мельничными жерновами – панцирь украсился глубокими вмятинами, горжет свисал, едва не сорванный с ее груди, рондели выглядели так, точно их без устали сокрушали кузнечными молотами все кузнецы империи. Она уже лишилась своих пистолей, но тяжелый кракемарт все еще был прочно сжат в руке. И судя по тому, сколько белесой жижи украсило обоюдоострое лезвие, работы ему выпало немало.
- У Вольфрама, чтоб ему кишки вырвало! - зло бросила она, переводя дыхание, - Сто тысяч дьяволов, если не заведем пулеметы, в аду уже можно сковородки на огонь ставить!
