В первый рабочий день доктора, после отпуска, появилась в поликлинике в Трумейках хромая Марына со своим годовалым ребенком. Недавно ребенок был в больнице в Бартах с острым поносом, лежал под капельницей, и ему даже делали небольшое переливание крови — все это доктор вычитал в истории болезни, которую ему дала хромая Марына. Неделю ребенок пробыл дома, и что-то у него текло из левого ушка. По этой причине и приехала она в поликлинику в Трумейки.

— Плохо смотришь за ребенком, Марына, — пожурил ее доктор. — Перегреваешь его, не купаешь, не кормишь как следует. Может, Антек Пасемко мало дает тебе на ребенка?

— Давать-то дает достаточно, только не всегда, — сказала она. — Если его не подловлю где?нибудь на дороге в деревне и не прикрикну на него, даже месяц может тянуть с платой. С тех пор, как он вернулся на Побережье, снова мне надо будет требовать с его матери. Впрочем, и так чаще всего Зофья Пасемкова за него платила.

— Подай в суд и получишь по закону алименты, — посоветовал ей доктор, выписывая лекарство для ребенка.

— Зачем же я, пане доктор, буду по судам таскаться? Я слишком гордая для этого, — ответила она.

Доктор поднял голову от бланка и внимательно посмотрел на хромую Марыну, на ее веснушчатое лицо, на рот, в котором впереди не хватало одного резца, на свалявшиеся бесцветные волосы. Любопытно ему было, где же прятала Марына свою гордость, наверняка не между ногами. Мало было таких в деревне, старых или молодых, кого бы она не приняла, если к ней пришли с бутылкой дешевого вина или водки. Раза два случалось, что по несколько человек по очереди на нее влезали, в основном на деревенских гулянках. Интересно стало доктору, как себе представляет Марына женскую гордость.

— Здесь дело не в гордости, Марына, — сказал он ей, — а в том, чтобы у ребенка был отец, установленный законом. Сейчас это, может быть, и маловажно, но когда он подрастет, кто знает, может и пострадать. Пасемко — люди зажиточные, у твоего ребенка будет право наследования. Ты тоже не вечна, а если, не дай бог, заболеешь? Тогда ребенок может рассчитывать на опеку со стороны отца, признанного по закону.

— Я пугаю Пасемко судом, но никогда туда не пойду. Гордость у меня есть, — упрямо повторяла хромая Марына, прижимая к себе ребенка, которого держала на коленях.

Негловича вдруг охватила какая-то великая ясность. Ему показалось, что все вокруг он видит необычайно отчетливо, но то, что было самым важным, оставалось в тени. Как автомат, он отодвинул от себя бланки рецептов, встал из-за стола и начал шарить в шкафу, где в ящиках хранились ровно сложенные карточки его пациентов. Он нашел карточку с именем «Антони Пасемко, сын Густава». Была в ней запись о группе крови Антека. Тогда Антек сдавал на права и принес в поликлинику результат анализа своей крови и запись о ее группе, которую доктор вписал ему в удостоверение личности. У Антека Пасемко была группа крови АБ, а у его ребенка, как это видно было из истории болезни, нулевая. Уселся доктор за свой стол, сморщил брови и сказал Марыне:

— Я уважаю твою гордость, потому что и сам я человек гордый. Но почему ты не скажешь мне честно, что если по правде, то ты и сама не знаешь, от кого у тебя ребенок? Признайся мне, сколько их было и как тебе удалось впутать в это дело Антека.

Кирпичным румянцем проявился гнев на бледных щеках хромой Марыны. Она схватила ребенка, встала и хотела выйти, ругаясь, но доктор ее задержал:

— Этот разговор будет только между нами, Марына. Я не скажу о нем Антеку, пусть платит тебе до конца жизни. Но я хочу знать правду о людях, с которыми живу по соседству и которым говорю «день добрый». Большую мудрость дают врачебные знания, поэтому берегись и не пробуй меня обманывать.

Она села, и кирпичные пятна на ее лице стали розовыми. — Если Антек Пасемко платит на ребенка, значит, он — от него, — пискляво крикнула она доктору.

— Суд спросит об этом деле врачей, а ни один врач на свете не признает Антека Пасемко отцом твоего ребенка.

— Я в суд не пойду, потому что я слишком гордая.

— Не гордая, а хитрая, — улыбнулся доктор. — Это хитрость тебе подсказывает, что в суде правда выйдет наружу.

— Ничего я не знаю, — начала она шмыгать носом, притворяясь, что вот?вот заплачет. — Вы хотите знать всю правду?

— Да, Марына.

— А зачем она вам?

— Ради интереса. Ради интереса, который у меня к людям, — объяснил он.

Она вздохнула и вот что рассказала:

— Мать поехала на крестины к своей золовке в Барты. Вечером пришли ко мне Франек Шульц, молодой Галембка и Антек Пасемко. Принесли много вина и меня напоили. Я ничего не помню. Утром вернулась мать и застала в моей кровати Антека Пасемко. Всю постель облевал. Когда ребенок родился, я ему велела платить. Он может на мне и не жениться. Сначала он не хотел мне платить, но мать его заставила.

Доктор взял в руку шариковую ручку и в задумчивости играл ею. Он все еще чувствовал в себе ту всепроникающую ясность мысли. Удивительно остро вырисовывалась в его глазах связь между событиями и людьми.

— Франек Шульц уехал отсюда, — сказал после долгого раздумья. — У молодого Галембки ты не много отвоюешь, потому что он живет на содержании у жены и у него орда своих ребятишек. Пускай, значит, Антек Пасемко платит тебе на ребенка, раз его мать заставила.

— Ну да, именно так, пане доктор, — обрадовалась хромая Марына.

— Но ты не убедишь меня в том, что ничего не помнишь. Подумай, может быть, Франек Шульц будет очень богатым, а тогда ты подашь на него на алименты. Кто из них был первым?

Она задумалась и кивнула головой, что понимает, к чему доктор клонит.

— Первым был Франек, — призналась она. — Вторым был молодой Галембка. А Антек Пасемко только облевался и сразу заснул. Даже ничего со мной не сделал.

— Ну видишь, какая у тебя хорошая память, — похвалил ее Неглович. — Но мне это кажется странным: ничего не сделал, а на ребенка платит.

— Он, может, не знает об этом, — захихикала она, довольная своей сметливостью. — Сначала он выкрикивал, что ничего у него со мной не было, что ребенок не от него, но ему его мать, Зофья Пасемкова, велела платить. Это значит, что признала. А когда я им судом грожу, сразу же прибегают с деньгами. Особенно Зофья Пасемкова. А вы, доктор, не выдадите Пасемковой, что я вам сказала?