— Встань, Юстына, — приказал ей доктор. — И послушай нашего совета.

И когда она снова встала и уселась на скамейке, доктор начал говорить иначе, чем обычно, твердо, добавляя одно слово к другому, будто бы каждое было отдельным зернышком длинного розанца.

— Не говори никому, Юстына, что Дымитр бил тебя и что ты желала его смерти. Не говори никому, что ты молилась Матери Наисвятейшей и свечку жгла, чтобы он погиб. Не говори никому, что водки ему много дала, говори, что сам много выпил. Потому что я еще сегодня пошлю телеграмму двоим братьям Дымитра, которые приедут сюда со своих шахт. Похоронят они своего брата и уедут. Но ночью потихоньку вернутся сюда и тебя вместе с домом подожгут. Потому что если хоть тень на тебя или еще на кого-то упадет, то тут же ночь его охватит. Я знал старого Васильчука и троих его сыновей. Поэтому, когда я размышлял о том, кто мог в меня стрелять и почему он это сделал, я подумал, что это Дымитр. И если хоть тень подозрения на тебя упадет, не жить тебе, Юстына.

И, не глядя на молодую женщину, доктор вышел из избы, а за ним промаршировал комендант Корейво. Плечом к плечу оба пошли в сторону почты, откуда доктор хотел послать телеграмму, а комендант намеревался подождать своего «уаза», возвращающегося из Барт.

— Primum non nocere, — сказал вдруг доктор. И, зная любовь коменданта ко всяческим наукам, прибавил для ясности:

— Это значит, что прежде всего нужно не вредить.

— Ну да, — согласился Корейво. — И не надо к тому же пить слишком много водки, если хочешь ловить ночью рыбу в проруби, на скользком льду. Может произойти несчастный случай.

Действительно, — вскрытие показало: в крови Дымитра столько алкоголя, что кто-нибудь другой, с более слабой головой, лежал бы без чувств на кровати, а он пошел ловить рыбу в проруби. Это никого не удивило, потому что Дымитр любил много выпить, о чем все, в том числе и два его брата, хорошо знали.

Они оба появились в Скиролавках в день похорон, на двух новых автомобилях. Им понравилось, что молодая вдова не пожалела денег на прекрасный гроб для мужа, на деревянный крест и на огромный венок из искусственных цветов. Хвалили ее, что она попросила священника Мизереру проводить гроб с умершим от дома Васильчуков до самого кладбища, хоть и они, и Дымитр были другой веры.

Не плакала Юстына на похоронах, но ее страшная бледность говорила о том, что слез ей уже не хватает и что судьбой она сильно обижена. Вечером Васильчуки уселись за одним столом с Юстыной, открыли бутылку водки и советовали вдове, чтобы она корову, кур и всю усадьбу продала и переехала к ним. Найдут они для нее работу в шахтерской столовой, а на деньги, вырученные задом, она купит себе со временем квартиру. Ну а если она предпочитает деревню и хочет присматривать за могилой Дымитра, то они не будут сердиться на нее, если через год или полтора она найдет себе какого-нибудь честного мужчину, потому что она — женщина молодая и красивая. Что же касается их, то очень жаль, но на их помощь она рассчитывать не может, потому что они тяжко трудятся под землей, зарабатывая себе на квартиры и на новые машины.

— Не время сейчас говорить о моей дальнейшей жизни, — ответила им Юстына коротко.

Понравились им и эти слова молодой вдовы, потому что и правда, не годится строить планы на будущее в день похорон мужа. Утром они с уважением поцеловали вдове руку и уехали к своим угольным комбайнам. А когда за деревней скрылись из виду их два автомобиля, Юстына задула свечку перед образом Матери Божьей. На стол она поставила зеркальце, уселась перед ним и сняла с головы черный платок. Долго приглядывалась она к своим волосам, к своему лицу, глазам, гладким щекам и губам, пока не появилась на ее устах очень странная улыбка — не то радостная, не то издевательская, а может, даже похотливая, какой у нее никто до сих пор не видел, только один раз Клобук ее подсмотрел.