Солнце еще не взошло, по небу блуждал серовато-холодный свет. Выпал иней. Посеребрил горбы и головы верблюдов, отрешенно и покорно шествовавших по земле. Из ноздрей этих огромных животных вырывались клубы пара. Пекин изменился до неузнаваемости, даже знакомая дорога казалась чужой. Лао Ли протяжно зевнул, даже слезы побежали из глаз. С какой-то особой радостью вдохнул холодный воздух.

Светало. Лампочки постепенно теряли яркость, светились лишь золотые волоски. Небо зарозовело. Солнце, казалось, не спешило радовать своим появлением, а когда взошло наконец, и свет его и тени, которые легли на землю, были бледными. Вдали прогрохотал первый трамвай.

Все чаще попадались прохожие. Они словно манили к себе солнечные лучи. Тени стали рельефнее.

Появилась женщина с корзинкой за спиной. Она, видимо, ходила менять старье на спички. Корзинка была пустой, но женщина шла, подавшись всем телом вперед, будто тащила тяжесть. Шлепая драными башмаками, возвращались с похорон ребятишки с древками от флагов, шли и переругивались. И это тоже были дети! «Взгляни на того маленького, – сказал себе Лао Ли, – ему не больше восьми. Грязный, изодранная одежда едва прикрывает тело. А как бранится!» Лао Ли стало жаль мальчика. Кого винить в его судьбе: семью, общество или тех и других? Но есть ли смысл искать виновных? Подумай о более близких тебе делах, о собственных детях. Лао Ли стало тревожно, словно он должен был перед кем-то оправдываться.

Вот и Среднее море [14]. Солнце играло на зеленовато-серой воде, кое-где уже стянутой тонким льдом, из-под которого виднелись комли камыша, стебли лотоса, разорванные листья, похожие на куски ржавой жести.

Навстречу попались люди со свадебным паланкином, они торопились, видно, шли за невестой в деревню, поэтому и двинулись в путь так рано. Лао Ли задумчиво глядел на паланкин: таинственно, удивительно и в то же время забавно. Но в этом – жизнь. Иначе люди не стали бы нести с таким уважением эту игрушку, похожую на огромную клетку. Лао Ли был уверен: невеста, которую понесут в паланкине, наверно, будет очень горда – во всяком случае, ей ни перед кем не надо оправдываться.

Сам не зная зачем, Лао Ли пошел к Северо-западному рынку [15]. Он не собирался туда идти, да и не было в том нужды. И все же пошел. Лао Ли прожил в Пекине несколько лет, но ему никогда не приходилось бывать в этих местах ранним утром. Свинина, баранина, говядина; куры, битые и живые; рыба живая, рыба уснувшая; всякие овощи. Кровь от мяса, шелуха от лука – все вмерзло в землю. А сколько теснилось рыбы в водоеме: угри, гольцы со сверкающими на голове льдинками. Гольцы так и сверлили покупателей взглядом, словно хотели их загипнотизировать. Пахло гнилью. Рядом с рыбным прилавком стоял торговец подвязками: «Подтяжки, резинки, хорошие резинки!» Цирюльники еще не пришли, но тенты уже были натянуты, и уборщики выметали короткие, жесткие волосы, оставшиеся со вчерашнего дня. Ощипанные и живые куры лежали рядом. Живые бились в корзинках и клохтали. Вот торговец вытащил одну, поторговался с покупателем и, не сговорившись о цене, бросил курицу обратно в корзинку. Раздался пронзительный крик – ей прищемило крышкой крыло. Огромная тощая собака утащила свиные потроха. Мясник пустился вдогонку. Собака выронила потроха. Мясник подобрал их и водворил на крюк. Откуда только не приезжали в это зловонное место! Здесь были гуандунцы, пекинцы, шанхайцы, старые и молодые, мужчины и женщины. Человеческая жизнь. Она жаждет крови, мяса и грязи. Главное – это брюхо, оно способно сожрать весь мир! В этом царстве желудка нет места идеалам. Здесь все поражает! Особенно женщины, нечесаные, неумытые, со следами грязи и вчерашней пудры. Трудно себе представить, что это они, нарядные и красивые, после обеда будут прогуливаться в торговых рядах «Восточное спокойствие».

Лао Ли впервые видел этот мир. Как любопытно! Он был изумлен, и в то же время ему казалось, что он недалек от истины. Это и есть жизнь – жрать что попало; люди живут ради брюха. Неравенство в еде – основное неравенство в жизни. Какая там поэзия! Все вздор! Ради желудка одни морят голодом других, даже воюют. Это – необходимость. Северо-западный рынок – это мир в миниатюре. Толпы мужчин и женщин… Они хорошо знают это место. Да, они живут исключительно ради желудка. Чжан Дагэ прав. Война во имя желудка – это и есть революция. А вот Лао Ли не прав. Он привык жить в гостинице, где ему всегда принесут чашку супа и кусок мяса. И ему кажется, что феодализм – это эпоха романтики, а борьба классов – поэзия. Он не понимает, что в Пекине нет более важного места, чем этот зловонный кусок земли. Есть только два пути: предаваться пустым мечтам или жить реальностью. Но и в реальной жизни может быть два пути: заботиться о собственном благе или жить ради блага всеобщего. Надо выбрать один из них и тогда не нужно будет оправдываться.

Чего только не продавали на рынке! И горячее соевое молоко, и миндальное молоко, и рисовую запеканку с финиками и горохом, и мучной кисель, и ячневую кашу. Все дымилось и выглядело очень аппетитно. Горошины, когда отрезали кусок запеканки, походили на рыбьи глаза и, казалось, ждали, что их вот-вот проглотят.

Лао Ли стоял среди всего этого изобилия, смотрел и пил соевое молоко…

Лао Ли решился наконец перевезти семью, но никак не мог выбрать время для поездки в деревню.

Каждое утро Чжан Дагэ сообщал что-нибудь новое: «Дом снят. Сходим посмотрим?»

– Зачем? Ты не хуже меня разбираешься в этом. – Так непочтительно Лао Ли выражал свою благодарность.

Однако Чжан Дагэ понимал, что за человек Лао Ли, и потому не только не сердился, но даже испытывал чувство гордости.

– Три стола, шесть стульев, лакированный комод из вяза, правда, лак чуть-чуть облез. На первое время, надеюсь, хватит?

Лао Ли только кивал головой.

Когда же Чжан Дагэ сказал, что приготовлены даже чайник и чашки, Лао Ли понял, что поездку в деревню откладывать больше нельзя.

Чжан Дагэ посоветовал ему взять отпуск на пять дней. Перед отъездом Лао Ли попросил Чжан Дагэ ничего не говорить сослуживцам, и тот обещал.

От Северных ворот Лао Ли прошел к Южным [16]: он хотел купить родителям что-нибудь любопытное, чем славится Пекин; с этим ему было как-то неловко обращаться к Чжан Дагэ. Ходил долго, но так ничего и не купил. Он не любил магазины, да и магазины, казалось, платили ему тем же. Входя в магазин, Лао Ли испытывал такое чувство, будто сейчас его кто-то укусит. В конце концов он купил немного фруктов, хотя понимал, что это не редкость и достать их можно не только в Пекине. И еще он купил шесть консервных банок с очень красивыми этикетками.

На другой же день все сослуживцы уже знали, что Лао Ли поехал за женой.

Но слух пошел не от Чжан Дагэ.

. Главным источником информации в отделе был Сно Чжао. В театр он всегда ходил по контрамаркам и получал их если не первым среди сослуживцев, то непременно вторым. Программа соревнований, которую раздавали работникам стадиона, неизменно оказывалась и у него. Отправляясь на стадион, в театр или еще куда-нибудь, он брал с собой газету и сворачивал в трубочку – специально для того, чтобы приветствовать знакомых. Хлопнет кого-нибудь по голове и изумится: – Вы тоже здесь?

Чужие жены его интересовали чрезвычайно. Приезд семьи, с точки зрения Сяо Чжао, – своего рода домашняя выставка, и хотя на такие зрелища не выдают пропусков, он непременно должен попасть туда первым. Спортсменки, официантки, актрисы – каждую из этих женщин следует оценить, как экспонат. Так же он смотрел на чужих жен – оценивал лицо, шею, руки, ноги и все прочее, что доступно постороннему взгляду. По ночам ему снились обнаженные женщины, и потом он весь день рассказывал о них сослуживцам. Хоть бы Лао Ли скорей привез жену! Сяо Чжао сгорал от нетерпения. Обычно разговоры Сяо Чжао о женщинах сопровождались веселым смехом сослуживцев. Один только Лао Ли оставался равнодушным. Какая же у него жена? Сяо Чжао был заинтригован.