Я не думаю, чтобы после всего сказанного можно было сомневаться в том, что безрассудное чтение писателей развивает в уме предвзятые мнения. А раз только разум находится во власти предвзятых мнений, в нем нет более того, что называется здравым смыслом; он не может судить здраво обо всем, что имеет отношение к предмету его предубеждения; все, что он думает, заражается этим предубеждением, он не может даже заняться предметами, не имею-

199

щими отношения к предмету его предубеждения. Поэтому человеку, пристрастившемуся к Аристотелю, нравится лишь Аристотель; он хочет судить обо всем сообразно с Аристотелем; что противоречит этому философу, ему покажется ложным; на устах его всегда какой-нибудь отрывок из Аристотеля; он будет цитировать его во всевозможных случаях и во всякого рода вопросах, и с целью доказать вещи темные, которых никто не понимает, и с целью доказать вещи весьма очевидные, в которых даже дети не могли бы сомневаться; ибо для него Аристотель то, что разум и очевидность для других.

Точно так же, если человек имеет пристрастие к Эвклиду и геометрии, он захочет свести все, что вы ни скажете ему, к линиям и положениям своего писателя. Он будет говорить вам, лишь сообразуясь со своей наукой; целое будет не больше своих частей потому только, что это сказал Эвклид, и он не постесняется цитировать его, чтобы подтвердить это, как я иногда замечал. Но эта черта чаще встречается у тех ученых, которые пристращаются не к геометрам, но к другим писателям; очень часто в их книгах попадаются большие выдержки на греческом, еврейском и арабском языках, чтобы доказать вещи вполне очевидные.

Все это случается с ними оттого, что отпечатки от предметов их предубеждения, запечатленные в фибрах их мозга, столь глубоки, что они остаются всегда доступными к пользованию, и жизненные духи, постоянно двигаясь по ним, поддерживают их и не позволяют им сгладиться; душа, принужденная всегда мыслить об идеях, связанных с этими отпечатками, становится как бы рабою их; она всегда помрачена и тревожна, даже тогда, когда, зная свое заблуждение, хочет избавиться от него. Таким образом, душе непрестанно грозит опасность впасть во множество заблуждений, если она не будет настороже и не примет непоколебимого решения соблюдать правило, о котором было упомянуто в начале этого сочинения, т. е. соглашаться только с вещами вполне очевидными.

Я не говорю здесь о дурном выборе предметов для занятий, который делают большинство ученых. Об этом должно говорить в учении -о нравственности, хотя данный вопрос также относится к тому. что было сказано о предубеждении. Ибо когда человек бросается очертя голову на чтение книг раввинов и других, написанных на самых неизвестных языках, а следовательно, самых бесполезных;

когда он тратит на это всю жизнь, то, без сомнения, он делает это в силу предвзятого мнения и в мнимой надежде стать ученым, хотя, конечно, никогда этим путем он не в состоянии приобрести никакого истинного знания. Но так как это стремление к бесполезному чтению не столько вводит людей в заблуждение, сколько заставляет терять время и преисполняет их глупым тщеславием, то здесь мы не будем говорить о тех, кому придет в голову изучать все эти маловажные или бесполезные науки, число которых весьма велико и которые изуча-1°тся по большей части с излишнею страстностью.

200

ГЛАВА VII

I. Об изобретателях новых систем. — II. Последнее заблуждение ученых.

I. Мы только что показали состояние воображения у ученых, которые всецело поддаются авторитету известных писателей; но есть другие ученые, им вполне противоположные. Последние никогда не почитают писателей, каким бы уважением они ни пользовались среди ученых. Если они некогда их и уважали, то они успели сильно измениться; они теперь сами себя выдают за сочинителей. Им хочется придумать какое-нибудь новое воззрение с целью чрез это приобрести некоторую известность в свете; и, действительно, они убеждаются, что, высказывая что-нибудь до тех пор неизвестное, они никогда не будут иметь недостатка в почитателях.

Этого рода люди обладают по большей части весьма сильным воображением; природа их мозговых фибр такова, что они долгое время сохраняют отпечатки, которые запечатлены на них. Поэтому, раз они придумали систему, имеющую некоторую вероятность, ничто более не может их вывести из заблуждения. Они запоминают и с большою любовью сохраняют все, могущее некоторым образом подтвердить эту систему, и, обратно, они почти не замечают возражений, противоречащих ей, или отделываются от них каким-нибудь поверхностным объяснением. Они самоуслаждаются, представляя себе свое сочинение и то уважение, которое надеются получить благодаря ему. Они занимаются только рассмотрением того подобия истины, какое имеют их вероятные воззрения; это сходство с истиной всецело занимает их, однако они никогда не рассматривают со вниманием с других сторон своих мнений, которые открыли бы им ложность их.

Нужны большие способности, чтобы найти какую-нибудь истинную систему; ибо недостаточно обладать большою живостью и проницательностью ума, а нужны еще известная глубина и обширность ума для того, чтобы ум мог обозреть разом множество вещей. Средние умы, при всей живости и остроте своей, обладают слишком узким кругозором, чтобы увидеть все необходимое для установления какой-нибудь системы. Они останавливаются на небольших затруднениях, которые обескураживают их, или на некоторых проблесках познания, ослепляющих их; они не обладают таким широким кругозором, чтобы охватить разом обширный предмет весь в целом.

Но какою бы обширностью и проницательностью ни обладал ум, если при этом он не свободен от страстей и предрассудков, ждать от него нечего. Предрассудки овладевают какою-либо способностью ума и заражают остальные. Страсти же всячески спутывают все наши идеи и заставляют нас почти всегда видеть в предметах все то, что мы желаем в них найти. Даже наша страсть к истине иногда

201

обманывает нас, когда она слишком сильна; всего же более мешает нам приобрести истинное знание — желание казаться учеными.

Итак, люди, способные создать новые системы, очень редки;

между тем, нередко встречаешь людей, которые создали какую-нибудь систему по своему вкусу. Есть очень немного людей, которые усердно учатся рассуждать сообразно общепринятым понятиям; всегда в их идеях есть какая-нибудь неправильность, и это достаточно показывает, что они имеют какую-то свою особую систему, которая нам неизвестна. Правда, в сочинениях, написанных ими, это незаметно; ибо, когда дело идет о том, чтобы писать для публики, они осмотрительнее относятся к тому, что говорят, часто одного внимания достаточно, чтобы вывести их из заблуждения. Тем не менее от времени до времени появляются книги, достаточно подтверждающие только что сказанное, ибо есть даже лица, которые в самом начале своих сочинений указывают, что изобрели какую-нибудь новую систему, и хвалятся этим.

Число изобретателей новых систем увеличивается еще значительно теми, кто увлекался каким-нибудь писателем; бывает часто, что, не найдя ничего ни верного, ни основательного в воззрениях прочитанных ими авторов, они получают сильное отвращение и презрение ко всякого рода книгам, а затем придумывают вероятное мнение, которым увлекаются всею душою и к которому привязываются указанным выше образом.

Но когда сильное рвение, какое они имели к своему воззрению, охладевает, когда намерение выпустить свое произведение в свет заставляет их рассмотреть его с более глубоким и серьезным вниманием, они открывают ложные стороны его и оставляют его, но с тем условием, что никогда уже не примут других мнений и осудят безусловно всякого, кто будет претендовать на то, что открыл какую-нибудь истину.

II. Поэтому последнее, и самое опасное, заблуждение, в какое впадают люди ученые, это — отрицание возможности познания истины. Они прочли много книг, древних и новых, — но в них не нашли истины; у них было много прекрасных мыслей, — но, исследовав их с большим вниманием, они нашли их ложными. Отсюда они заключают, что так как все люди походят на них, то те, которые думают, что нашли некоторые истины, если бы серьезнее размышляли о них, точно так же увидали бы свою ошибку. Этого им достаточно, чтобы осудить людей, обладающих действительным знанием, не входя в более подробное рассмотрение; ибо если бы они их не осудили, то тем самым они некоторым образом признали бы, что другие умнее их, — это же кажется им невероятным.