На тех, кто признает что-либо достоверным, они смотрят как на упрямцев и считают научные положения не за очевидные истины, в которых нельзя сомневаться, но лишь за мнения, которыми полезно не пренебрегать. Однако эти люди должны были бы "одумать, что, если они и прочли весьма много книг, они не прочли

202

все-таки всех или они не прочли их со всем вниманием, необходимым для полного понимания их, и, если у них было много прекрасных мыслей, которые впоследствии они нашли ложными, то ведь они не имели всех мыслей, какие возможно иметь, и, следовательно, вполне возможно, что другие будут счастливее их в этом отношении. И, собственно говоря, нет необходимости, чтобы у этих других было больше ума, чем у них, если это им уж так обидно, ибо достаточно, чтобы первые были счастливее. Им не ставят в укор, когда говорят, что достоверно знают то, что им неизвестно, потому что в то же время высказывают, что несколько веков мир не подозревал этих самых истин, конечно, не по недостатку сильных умов, но потому, что этим сильным умам раньше не посчастливилось.

Пусть же они не оскорбляются, ясно понимая, в чем дело. Пусть же они обратят внимание на то, что им говорят, если после всех их заблуждений их ум еще способен к вниманию; и затем произносят свое суждение; — этого им никто не запрещает; но пусть они молчат, если не хотят ничего исследовать. Пусть они немного подумают, вполне ли основательны ответы, даваемые ими на большинство вопросов, именно: «это неизвестно», «никто не знает, как это происходит», — так как, чтобы дать их, необходимо должно знать все, что знают люди, или все, что только возможно людям знать. Без этого их ответы были бы еще нелепее. И почему находят они, что так трудно сказать: «Я об этом ничего не знаю», — ведь в известных случаях они соглашаются, что они ничего не знают; и почему должно заключать, что все люди невежественны, из того, что кучка людей по своему внутреннему убеждению признает себя невежественною.

Итак, есть три рода людей, занимающихся научными исследованиями. Одни некстати пристращаются к какому-нибудь писателю или какой-нибудь бесполезной или ложной науке. Другие пристращаются к своим собственным фантазиям. Наконец, последние, которые по большей части раньше принадлежали к первой или второй категории, воображают, что знают все, что может быть познано, и будучи уверены, что они ничего не знают с достоверностью, заключают вообще, что ничего нельзя знать с достоверностью, и на все, что им ни говорят, они смотрят, как на простые мнения.

Ясно, что все недостатки этих людей зависят от свойств воображения, которые были объяснены в предыдущих главах, и от предрассудков, которые затемняют ум и не позволяют ему видеть другие предметы, помимо предметов их предубеждения. Можно сказать, что предрассудки делают из их умов то же, что делают министры по отношению к своим государям. Ибо, как министры по мере возможности позволяют говорить со своим повелителем лишь тем людям, чьи интересы совпадают с их собственными, и кто не может лишить их милости, — так и предрассудки этих людей не позволяют их разуму рассматривать внимательно чистые и отчетли-

203

вые идеи предметов; но они переодевают их, облекают их в свои одежды и представляют их замаскированными; поэтому-то рассудку очень трудно увидать свою ошибку и признать свои заблуждения.

ГЛАВА VIII

I. Об умах слабых. — II. Об умах поверхностных. — III. О людях, пользующихся авторитетом. — IV. О тех, которые занимаются опытами.

Только что сказанного, как мне думается, достаточно, чтобы узнать, в чем вообще заключаются недостатки воображения и заблуждения, наиболее свойственные людям ученым. А так как только одни эти люди и заботятся об исследовании истины и так как все остальные в этом полагаются на них, то, кажется, можно было бы и кончить эту вторую часть. Однако уместно будет сказать еще кое-что о заблуждениях других людей, потому что не бесполезно иметь и их в виду.

I. Все чувственное чрезвычайно действует на нас, а следовательно, занимает нас, соразмерно тому, насколько действует. Поэтому люди, предающиеся всякого рода чувственным и очень приятным развлечениям, не способны постичь истин, отыскание которых представляет известную трудность, потому что способность их ума, не будучи безгранична, всецело поглощена удовольствиями или, по крайней мере, сильно занята ими.

Большая часть знати, придворных, людей богатых, молодых людей и тех, кого называют остряками, заняты постоянными развлечениями и изучают лишь искусство нравиться всем, что тешит вожделение и чувства, и потому они приобретают мало-помалу такую утонченность в этих вещах и так изнеживаются, что можно часто сказать, что это, скорее, вялые умы, чем умы проницательные, как они это уверяют; ибо большая разница между настоящею остротою ума и остроумием, хотя, обыкновенно, эти две вещи смешиваются.

Проницательные умы — это умы, которые ясно подмечают малейшие различия в вещах, которые предвидят действия, зависящие от скрытых, малоизвестных и заметных причин, — словом, это умы, глубоко проникающие в рассматриваемые предметы. Остроумные же люди обладают только ложною остротою, в них нет ни проницательности, ни живости; они не видят следствий причин даже самых простых и самых осязательных; — словом, они не могут ничего ни охватить, ни усвоить, но они чрезвычайно разборчивы в манерах. Дурное слово, провинциальный акцент, незначительная гримаса ими несравненно скорее будут замечены, чем неправильность доводов;

они не могут понять ошибки в рассуждении, но прекрасно чувствуют неправильный размер и несоответствующий жест, — словом, они

204

обладают полным пониманием вещей чувственных, потому что постоянно пользовались ими, но они не имеют настоящего понимания вещей, познаваемых рассудком, потому что почти никогда им не пользовались.

Между тем этого рода люди пользуются наибольшим уважением в свете и всего легче приобретают репутацию остроумных людей;

ибо когда человек говорит свободно и непринужденно, когда выражения его правильны и изысканны, когда он употребляет обороты, ласкающие чувства и возбуждающие незаметным образом страсти, то, хотя бы он говорил один вздор и хотя бы в его прекрасных словах не было ничего ни доброго, ни истинного, все признают его остроумным человеком, обладающим острым и проницательным умом. Не видят, что на деле это только слабый и изнеженный ум, который блистает лишь ложным знанием и никогда не просвещает, который убеждает нас, действуя на наши чувства, а не наш рассудок.

Впрочем, мы не отрицаем того, что указанная слабость присуща почти всем людям. Почти совсем нет людей, на разум которых не действовали бы впечатления их чувств и их страстей, которые, следовательно, не обращали бы внимания на внешность; все различие между людьми в этом отношении заключается лишь в степени. Но мы приписали этот недостаток преимущественно некоторым людям по той причине, что одни люди прекрасно видят, что это недостаток, и стараются от него избавиться, тогда как другие, о которых мы говорили, смотрят на него, как на весьма похвальное качество. Далекие от того, чтобы признать, что эта ложная утонченность есть следствие слабости и изнеженности ума и источник множества болезней ума, они воображают, что это следствие и есть признак их гениальности.

II. К тем людям, о которых мы сейчас говорили, можно отнести также весьма значительное число поверхностных умов, которые ни во что никогда не углубляются и лишь смутно подмечают различия между вещами, но, в противоположность первым, не по своей вине, ибо не развлечения делают их ум ограниченным: он у них от природы ограничен. Эта ограниченность ума не вытекает из сущности души, как можно было бы думать; причиною ее бывает иногда чрезмерный недостаток их движения или большая медленность жизненных духов, иногда несгибаемость мозговых фибр, иногда также чрезмерное обилие жизненных духов и крови, или же что-нибудь иное, чего нам нет необходимости знать.

Итак, есть двоякого рода умы: одни легко подмечают различия между вещами, это глубокие умы, другие видят только сходство между ними — умы поверхностные. У людей, обладающих умами первого рода, мозг способен воспринимать тонкие и отчетливые отпечатки рассматриваемых ими предметов, и вследствие этого эти люди, будучи внимательны к идеям, связанным с этими отпечатками, видят эти предметы как бы вблизи, и ничто от них не ускользает. Но умы поверхностные воспринимают от предметов лишь слабые и