254

что мы не думали ни о чем. Я сказал это мимоходом с целью показать, как ошибочно заключать, будто душа не мыслит постоянно, из того, что иногда нам кажется, что мы не думаем ни о чем.

II. Все люди, немного размышлявшие над своими собственными мыслями, могли достаточно по опыту убедиться, что разум не может заниматься многими вещами разом, и еще более, что он не может постичь бесконечного. Однако я не знаю, в силу какой странности люди, которым это известно, больше занимаются размышлением над предметами бесконечными и над вопросами, требующими безграничной познавательной способности, чем над предметами, доступными их уму; и мы видим также множество людей, которые, желая все знать, занимаются одновременно столькими науками, что только сбивают с толку свой разум и делают его неспособным к какой-нибудь настоящей науке.

Сколько людей хотят понять бесконечную делимость материи;

понять, как возможно, что маленькая песчинка содержит в себе столько же частей, сколько вся земля, только пропорционально меньших! Сколько ставится вполне неразрешимых вопросов по этому предмету и по многим другим, заключающим в себе нечто бесконечное, решения которых люди хотят найти в своем разуме! Ими занимаются, занимаются со страстью, и достигают в конце концов лишь того, что пристращаются к какой-нибудь нелепости или какому-нибудь заблуждению.

Не смешно ли видеть людей, отрицающих бесконечную делимость материи только из-за того, что они не могут понять ее, хотя они хорошо понимают доказательства, подтверждающие ее; и это в то самое время, как на словах они признают, что разум человеческий не может познать бесконечного? Ибо доводы, показывающие, что материя делима до бесконечности, доказательны, как нельзя более;

и эти люди согласны с ними, когда рассматривают их со вниманием;

тем не менее, если им привести возражения, которых они не могут отклонить, то разум их отвращается от очевидности, которую они только что усмотрели, и они — начинают в ней сомневаться. Они чрезмерно занимаются возражением, которого не могут отклонить, выдумывают какое-нибудь пустое объяснение против доказательств бесконечной делимости материи и заключают, наконец, что они ошибались и все ошибаются в этом. Затем они хватаются за противоположное мнение; они защищают его всякими натяжками и разными нелепостями, которые не замедлит им доставить воображение. Впадают же они в эти заблуждения только потому, что они внутренне не убеждены, что разум человеческий ограничен, и что для того, чтобы быть убежденным в бесконечной делимости материи, разуму нет необходимости понимать ее; и все возражения, которые нельзя разрешить иначе, как понимая ее, суть возражения неопровержимые.

Если бы люди останавливались только на подобных вопросах, то нечего было бы очень беспокоиться об этом; так как если некоторые

255

и пристращаются к каким-нибудь заблуждениям, то это — заблуждения, не имеющие значения. Что касается остальных, то они не потеряли бы совершенно даром своего времени, размышляя о вещах, которых не могли понять; ибо они, по крайней мере, убедились в бессилии своего ума. Полезно, говорит один весьма здравомыслящий писатель', упражнять ум над такого рода тонкостями, чтобы смирить его самонадеянность и навсегда отнять у него смелость противопоставлять свое слабое знание истинам, предлагаемым ему Церковью, под предлогом, что он не может их понять. Ибо раз вся сила человеческого разума бессильна перед самым малым атомом материи и вынуждена признать, что разум видит ясно, что атом бесконечно делим, не будучи в состоянии понять, как это возможно, — то отказываться верить чудесным действиям всемогущества Божия, которое само по себе непостижимо, по той причине, что наш разум не может их понять, не значит ли явно грешить против рассудка?

III. Самое опасное следствие неведения или, вернее, нашего нежелания принимать во внимание ограниченность и слабость человеческого разума, а следовательно, его неспособность понять все, что имеет в себе что-либо бесконечное, это — ересь. Как мне кажется, в наше время особенно много людей, составляющих для себя особую теологию, которая основывается только на их собственном разуме и на природной слабости рассудка, так как в предметах, даже недоступных разуму, они хотят верить только тому, что они понимают.

Социниане не могут понять тайны Троичности и Воплощения:

этого им достаточно, чтобы не верить в них и даже отзываться с вольнодумством и надменностью о тех, кто верит в них, что это люди, рожденные для рабства. Кальвинист не может понять, как может плоть Иисуса Христа действительно пребывать в причастии на алтаре, в то время как Он на небесах, и отсюда, ему думается, он имеет основание заключить, что это невозможно, как будто он понимает в совершенстве, как далеко простирается могущество Божие.

Если человек, даже убежденный в том, что он свободен, слишком напрягает свою голову, стараясь согласовать всеведение Божественное и Его предопределение со свободою, то он, пожалуй, будет способен впасть в такое же заблуждение, как и те, кто не верит, чтобы люди были свободны. Ибо, с одной стороны, он не в состоянии понять, чтобы Провидение Божественное было совместимо со свободою человека, а с другой — его уважение к религии не позволяет ему отрицать Провидения, и он будет считать себя вынужденным отнять свободу у людей; не размышляя достаточно над слабостью своего разума, он вообразит, что может постичь, как Господь согласует свое предопределение с нашею свободою.

1 L'art de penser.

256

Но не одни еретики недостаточно обращают внимания на слабость своего разума и дают ему слишком большую свободу судить о вещах, которые ему не подлежат; почти все люди обладают этим недостатком, а особенно некоторые богословы последних веков. Ибо можно сказать, что некоторые из них так часто прибегают к человеческим рассуждениям для доказательства или объяснения тайн, превышающих разум, — хотя они это делают с добрым намерением защитить религию против еретиков, — что часто дают повод этим самым еретикам упорствовать в своих заблуждениях и относиться к тайнам веры, как к человеческим мнениям.

IV. Умствования и школьные тонкости не могут заставить людей познать свое бессилие и не всегда сообщают им дух покорности, столь необходимый, чтобы со смирением подчиниться решениям Церкви. Напротив, все эти хитроумные человеческие рассуждения могут возбудить в них тайную гордость, могут склонить их злоупотреблять своим умом и составить, таким образом, религию, соответствующую его способности. Вот почему нам не приходится видеть, чтобы философские аргументы убеждали еретиков и чтобы чтение книг чисто схоластических заставляло их признать и осудить свои заблуждения. Напротив, мы постоянно видим, что слабость рассуждений некоторых схоластиков служит для них поводом осмеять самые священные тайны нашей религии, которые, в сущности, основываются никак не на этих доводах и человеческих толкованиях, но лишь на авторитете слова Божия, писанного или неписанного, т. е. дошедшего до нас путем предания.

В самом деле, разум человеческий не может понять, как один Бог может иметь три лица, как тело Иисуса Христа может действительно пребывать в евхаристии; как человек может быть свободным, когда Господь от века знает все, что сделает человек. Доводы, которые приводят, чтобы подтвердить или объяснить это, по большей части убедительны только для тех, кто готов принять их, не рассматривая их, но они часто кажутся нелепыми тем, кто хочет оспаривать их и кто не согласен с сущностью этих тайн. Можно даже сказать, что возражения, которые делаются против главных догматов нашей веры, а особенно против тайны Троичности, так сильны, что невозможно дать ясных и очевидных ответов на них, удовлетворяющих вполне наш слабый рассудок, так как действительно это тайны непостижимые.

Следовательно, приучать еретиков пользоваться своим умом, приводя им только недостоверные аргументы, взятые из философии, не будет хорошим средством обращения их, так как истины, которым желательно их научить, не подлежат разуму. Не всегда даже уместно пользоваться этими рассуждениями в тех истинах, которые могут быть подтверждены столько же разумом, сколько преданием, как например бессмертие души, первородный грех, необходимость благодати, извращение природы и некоторые другие, из опасения, что разум, раз испробовав очевидность доводов в этих вопросах, не