— Право же, Беатрис, — сказала я, — мне нечего, сказать.

— Не скрою, я и правда хотела бы, чтобы вы поскорей произвели на свет сына и наследника. Это было бы так хорошо для Максима. Я надеюсь, вы ничего не делаете, чтобы это предотвратить?

— Конечно, нет, — сказала я. — Какой странный разговор.

— О, я вас шокирую, — сказала Беатрис. — Не обращайте внимания на мои слова. Но молодые женщины в наши дни способны на все. Конечно, обидно застрять дома из-за маленького в первый же охотничий сезон! Одного этого достаточно, чтобы разрушить брак, если оба, и муж, и жена, страстные охотники. Ну, вам это не грозит. Рисованию дети не мешают. Между прочим, как ваши успехи?

— Боюсь, я не очень-то много сделала, — сказала я.

— Правда? Погода чудесная, хоть целый день проводи на воздухе. Ведь вам только и нужно, что складной табурет да цветные карандаши, да? Скажите, вас заинтересовали книги, которые я вам прислала?

— Да, конечно, — сказала я, — это был прелестный подарок, Беатрис.

У нее сделался довольный вид.

— Рада, что они вам понравились, — сказала она.

Машина мчалась вперед. Беатрис не снимала ноги с акселератора и все повороты срезала под острым углом. Два автомобилиста, которых мы обогнали, в ярости высунулись из кабин, а какой-то пешеход в узком проулке стал грозить ей палкой. Я оскорбилась за нее, но она ничего не заметила. Я вжалась в сиденье.

— Роджер едет в Оксфорд в следующем семестре, — снова заговорила Беатрис. — Бог знает, что он там будет делать. Одна трата времени, так я думаю. Джайлс со мной согласен, но я ума не приложу, как с ним быть. Конечно, он пошел в нас с Джайлсом, не интересуется ничем, кроме лошадей. Что, черт подери, думает эта машина впереди нас? Почему вы не высунули руку, голубчик? Право же, кое-кого из тех, кто теперь болтается по дорогам, самое милое дело — пристрелить.

Мы свернули на шоссе, пройдя на волосок от идущего впереди автомобиля.

— Кто-нибудь гостил у вас за это время? — спросила Беатрис.

— Нет, мы жили очень тихо, — сказала я.

— Оно и лучше, — согласилась Беатрис, — я всегда считала, что эти большие приемы страшно утомительны. Если вы приедете к нам, вам нечего тревожиться. Все наши соседи — милейшие люди, и мы знаем их тысячу лет. Мы приглашаем друг друга к обеду, играем в бридж и не очень жалуем посторонних. Вы играете в бридж, так ведь?

— Не очень хорошо, Беатрис.

— О, это неважно. Лишь бы играли, пусть кое-как. Меня возмущают люди, которые не желают научиться. Что, ради всего святого, делать с ними зимой между чаем и ужином, да и после него? Невозможно же просто сидеть и разговаривать.

Интересно, почему нет? Однако проще было помолчать.

— Теперь, когда Роджер вырос и поумнел, — продолжала Беатрис, — нам стало совсем весело. Он привозит к нам своих друзей, и мы развлекаемся вовсю. Жаль, вас не было с нами в прошлое Рождество. Мы ставили шарады. Милочка, ну и смеялись же мы! Джайлс был в своей стихии. Он обожает переодеваться и после одного-двух бокалов шампанского становится таким смешным — я в жизни не видела никого забавнее. Мы часто говорим, что он упустил свое призвание, ему самое место на сцене.

Я представила Джайлса, его круглое, как луна, лицо и очки в роговой оправе. Вряд ли его вид после нескольких бокалов шампанского меня рассмешит, скорее — смутит.

— Джайлс и Дикки Марш, наш большой друг, надели женское платье и пели дуэтом. Какое это имело отношение к слову в шараде — никто не знал, но это было не важно. Мы все помирали со смеху.

Я вежливо улыбнулась:

— Подумать только. Как смешно.

Я представила, как они хохочут, держась за бока, в гостиной Беатрис. Все эти друзья, которые знают друг друга тысячу лет. Роджер, наверно, копия Джайлса. Беатрис засмеялась, что-то вспомнив.

— Бедный Джайлс, — сказала она, — никогда не забуду его физиономии, когда Дикки пустил ему за шиворот струю воды из сифона.

Меня охватило тревожное предчувствие, что нас пригласят к Беатрис на это Рождество. Может быть, мне удастся заболеть гриппом.

— Конечно, мы ни на что не претендуем, — продолжала она, — мы не актеры, все эти шарады просто забава для нас самих, и все. В Мэндерли другое дело, здесь есть возможность устроить настоящее представление. Помню, какой тут был маскарад несколько лет назад. Приехала куча народа из Лондона. Конечно, такие вещи требуют колоссальной работы. Надо все организовать.

— Да, — сказала я.

Несколько минут она молча вела машину.

— Как Максим? — спросила она после паузы.

— Спасибо, хорошо.

— Весел и счастлив?

— О да. Да, наверно.

Узкая деревенская улица отвлекла ее внимание. Я спросила себя, не рассказать ли ей о миссис Дэнверс. И о человеке по имени Фейвел. Но я боялась, как бы она не совершила какой-нибудь промах, а главное, не передала мои слова Максиму.

— Беатрис, — сказала я наконец, — вы слышали когда-нибудь о таком Фейвеле? Джеке Фейвеле?

— Джек Фейвел? — повторила она. — Знакомое имя. Погодите минутку. Джек Фейвел. Ну конечно же. Страшный прохвост. Я встречалась с ним однажды сто лет назад.

— Он приезжал вчера в Мэндерли повидаться с миссис Дэнверс, — сказала я.

— Правда? Впрочем, тут нет ничего странного.

— Почему? — спросила я.

— По-моему, он был в родстве с Ребеккой.

Я удивилась. Этот человек — родственник Ребекки? Я представляла себе ее родных совсем иными. Джек Фейвел — ее брат?

— О, — сказала я, — о, мне и в голову не пришло.

— Возможно, он раньше часто ездил в Мэндерли, — сказала Беатрис. — Не знаю. Не могу вам сказать. Я редко здесь бывала, — тон ее стал резким. У меня создалось впечатление, что ей не хотелось продолжать этот разговор.

— Мне он не очень понравился, — сказала я.

— Да, — откликнулась Беатрис, — и я вас понимаю.

Я подождала, но она молчала. Пожалуй, будет разумнее не говорить ей, что Фейвел просил не рассказывать никому о его визите. Это могло привести к осложнениям. К тому же мы как раз подъезжали к своей цели. Белые ворота и гладкая гравиевая дорожка.

— Не забудьте, что старая дама почти совсем слепа, — сказала Беатрис, — и в последнее время не очень-то хорошо понимает, что к чему. Но я позвонила сиделке, предупредила о нашем приезде, так что все будет в порядке.

Дом был большой, из красного кирпича, с остроконечной крышей. Поздний викторианский период, если я не ошибаюсь. Не очень привлекательный дом. Сразу видно, что это один из домов, где царит вызывающе образцовый порядок, поддерживаемый огромным штатом прислуги. И все для одной-единственной старушки, которая к тому же почти слепа.

Дверь открыла опрятная горничная.

— Добрый день, Нора, как поживаете? — сказала Беатрис.

— Спасибо, мадам, прекрасно. Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете?

— О да, у нас все здоровы. А как старая дама, Нора?

— Всего понемножку, мадам. Один день хорошо, другой — плохо. Но сегодня она в форме. Я уверена, что она будет рада вас видеть.

Девушка с любопытством взглянула на меня.

— Это миссис де Уинтер, — сказала Беатрис.

— Вот как, мадам. Здравствуйте, — проговорила Нора.

Через узкий холл и заставленную мебелью гостиную мы прошли на веранду, выходящую на квадратную лужайку с коротко подстриженной травой. Лестницу украшали каменные вазы с яркой геранью. В углу веранды стояло кресло на колесиках. В нем, подпертая подушками и укрытая шалями, сидела бабушка Беатрис и Максима. Когда мы подошли поближе, я увидела, что между ней и Максимом есть сильное, прямо пугающее сходство. Так выглядел бы Максим, будь он очень стар и слеп. Сиделка поднялась со стула возле кресла и заложила закладкой книгу, которую читала вслух. Улыбнулась Беатрис.

— Как поживаете, миссис Лейси?

Беатрис поздоровалась с ней и представила меня.

— Старая дама выглядит вполне прилично, — сказала она. — И как только ей это удается в восемьдесят шесть лет… Вот и мы, бабушка, — проговорила она, повышая голос. — Приехали целые и невредимые.