Он ни разу со мной не заговорил. Ни разу не коснулся меня. Мы стояли бок о бок, хозяин и хозяйка дома, и между нами лежала пропасть. Он был любезен и обходителен с гостями, я наблюдала, как он кидает словечко одному, шутку другому, улыбку третьему, зовет через плечо четвертого, и никто, кроме меня, не догадывается, что каждая его фраза и жест машинальны, что он делает все как автомат. Два актера в одной пьесе, мы не были с ним партнерами, каждый играл сам по себе. Мы должны были пройти через эту муку в одиночку, мы должны были разыграть этот спектакль, устраивать этот жалкий и позорный балаган ради людей, которых я не знала и не хотела знать.

— Я слышал, вашей жене не прислали вовремя костюм, — сказал какой-то мужчина с пятнистым лицом и моряцкой косичкой и, захохотав, ткнул Максима в бок. — Черт знает что! Я бы возбудил против них дело за обман. Такая же шутка случилась однажды с родственницей моей жены.

— Да, это вышло неудачно, — согласился Максим.

— Послушайте, — прокричал «моряк», оборачиваясь ко мне, — говорите всем, что вы незабудка! Они ведь голубые, да? Красивые цветочки, эти незабудки. Верно, де Уинтер? Скажите жене, чтобы она назвалась незабудкой! — Он понесся дальше, хохоча во весь рот, увлекая в танце свою партнершу. — Неплохая мысль — голубая незабудка!

И снова у меня за спиной Фрэнк с бокалом в руке, на этот раз — с лимонадом.

— Нет, Фрэнк, спасибо, мне не хочется пить.

— Почему вы не танцуете? А может быть, вы присядете на минутку? Там, на террасе, в уголке?

— Нет, мне лучше, когда я стою. Я не хочу садиться.

— Может быть, вам что-нибудь принести? Сандвич, персик?

— Нет, я ничего не хочу.

Снова дама в оранжевом платье, на этот раз она забыла улыбнуться. После ужина она раскраснелась и не сводила глаз с лица партнера, высокого, тощего, с подбородком, как скрипка.

«Вальс судьбы», «Голубой Дунай», «Веселая вдова» — раз-два-три, раз-два-три, круг за кругом, раз-два-три, раз-два-три, еще круг и еще. Оранжевая дама, зеленая дама, снова Беатрис — покрывало скинуто со лба, Джайлс, с лицом, мокрым от пота, и снова «моряк» с другой партнершей, я ее не знала, на ней был костюм тюдоровских времен, черное бархатное платье и гофрированный воротник.

— Когда вы к нам приедете? — спросила она, словно мы были с ними старые друзья, и я ответила:

— Скоро, конечно, мы как раз говорили об этом на днях, — удивляясь тому, с какой легкостью у меня слетела с языка эта ложь, мне не понадобилось делать над собой никакого усилия.

— Такой изумительный вечер, поздравляю вас, — сказала она.

— Большое спасибо, — сказала я. — Весело, правда?

— Я слышала, вам прислали не тот костюм?

— Да, глупость какая-то, верно?

— Все эти лавки стоят друг друга. На них нельзя положиться. Но вы прелестно выглядите в этом милом голубеньком платьице. У вас такой свежий вид. Куда удобнее, чем этот жаркий бархат. Так не забудьте, мы ждем вас в резиденции к обеду в самые ближайшие дни.

— Приедем обязательно.

Что она имеет в виду, где, какая резиденция? Разве мы принимаем членов королевской фамилии? Она понеслась дальше в объятиях партнера под звуки «Голубого Дуная», ее бархатное платье мело подолом пол, как щетка для ковра, и только через много дней и месяцев, в одну из ночей, когда я никак не могла уснуть, я вдруг вспомнила, что тюдоровская дама — это жена епископа, так любившая бродить по горам.

Который час? Время остановилось. Вечер тянулся целую вечность. Те же лица, те же мелодии. Время от времени из библиотеки выглядывали затворники — игроки в бридж, чтобы посмотреть на танцующих и вновь укрыться за дверью. Подошла Беатрис, волоча за собой свою хламиду, шепнула на ухо:

— Почему вы не сядете? Вы бледны как смерть.

— Со мной все в порядке.

Возле нас появился Джайлс; грим растекся у него по лицу, он задыхался в своем арабском бурнусе.

— Пойдемте на террасу смотреть фейерверк, — сказал он.

Помню, как я стояла на террасе, глядя на небо, следя, как взлетают и падают дурацкие ракеты. Я заметила в углу маленькую Клэрис с каким-то пришлым парнем. Она весело улыбалась, а когда шутиха затрещала у самых ее ног, завизжала от восторга. Она уже давно забыла про слезы.

— Глядите, глядите, вот так громадина! — воскликнул Джайлс; круглое лицо задрано вверх, рот открыт. — Сейчас разорвется! Браво! Ну и красота!

Медленное шипение ракеты, взлетающей в воздух, взрыв, дождь изумрудных звезд. Одобрительный шум в толпе, восхищенные возгласы, хлопки.

Оранжевая дама в первых рядах зрителей, лицо горит ожиданием, для каждой новой ракеты наготове похвала:

— О, вот это милашка… погляди-ка на эту, правда, прелесть?.. эта не разорвалась, осторожней, она падает на нас… что там думают эти люди?

Даже отшельники покинули свой уединенный приют и присоединились к остальным на террасе. Лужайки были черны от людей. Взрывающиеся петарды освещали поднятые вверх лица.

Вновь и вновь стрелами взлетали в воздух ракеты, небо пылало золотом и багрянцем. Мэндерли казался волшебным замком, окна в огне, серые стены в отблесках цветного дождя. Заколдованный дом — плоть от плоти здешних сумрачных лесов. Когда погасла последняя ракета и замолкли приветственные крики, ночь, такая чудесная раньше, показалась по контрасту хмурой и мрачной, небо нависло, как надгробный покров. Группки людей на лужайках и подъездной аллее распадались, расходились по сторонам. Гости сгрудились на террасе у итальянских окон, возвращались в гостиную. Наступил спад, апогей веселья остался позади. Пустые лица, пустые взгляды. Кто-то протянул мне бокал шампанского. С подъездной аллеи донесся шорох колес.

«Слава Богу, — подумала я. — Они начинают разъезжаться. Слава Богу».

Оранжевая дама решила еще разок подкрепиться. Холл не так скоро очистится от людей. Я увидела, что Фрэнк подает знак оркестру. Я стояла в дверях между гостиной и холлом с незнакомым мне человеком.

— Замечательный бал! — сказал он.

— Да, — сказала я.

— Я веселился с начала до конца, — сказал он.

— Очень рада, — сказала я.

— Молли просто с ума сходила, что не может пойти, — сказал он.

— Что вы говорите? — сказала я.

Оркестр начал играть «Старые добрые времена». Мужчина схватил мою руку и принялся раскачивать ее вверх и вниз.

— Ну-ка, — сказал он, — давайте-ка к нам!

Кто-то принялся раскачивать мою другую руку, к нам присоединились еще несколько человек, и еще. Мы стояли большим кругом и пели во все горло. Мужчина, который сказал, что он веселился с начала до конца и что Молли сходила с ума, так ей хотелось пойти, был в костюме китайского мандарина, и, когда мы раскачивали руки, его искусственные ногти запутались в рукавах халата. Он хохотал, как полоумный. Мы все хохотали. «Пусть старые горести останутся в прошлом», — пели мы.

Шумное веселье пришло к концу вместе с последними тактами песни; барабанщик принялся отбивать дробь — неизбежная прелюдия к «Боже, храни короля». Улыбки исчезли с лиц, словно начисто смытые губкой. «Мандарин» встал по стойке «смирно», руки по швам. Помню, у меня мелькнула мысль, не военный ли он. Как странно он выглядел — каменное лицо и висячие усы китайца. Я поймала взгляд оранжевой дамы. Гимн застал ее врасплох, она все еще держала тарелку куриного заливного. Держала крепко, прямо перед собой, как блюдо для сбора пожертвований в церкви. Оживление исчезло с ее лица. Но не успела отзвучать последняя нота, как она снова расслабилась и яростно накинулась на заливное, разговаривая через плечо со своим кавалером.

Кто-то подошел, крепко схватил меня за руку.

— Так не забудьте, вы обедаете у нас четырнадцатого в следующем месяце.

— Да? — я тупо уставилась на него.

— Да, ваша золовка тоже обещала приехать.

— Чудесно.

— В половине десятого, мужчины в смокингах. Ждем вас, до встречи.

— О да, разумеется.

Гости выстроились в очередь, чтобы попрощаться со мной. Максим был в другом конце комнаты. Я снова нацепила улыбку, которая исчезла у меня с лица после «Добрых старых времен».