Ребекка, всегда Ребекка. Куда бы я ни пошла в Мэндерли, где бы я ни сидела, даже в мыслях и снах я встречала Ребекку. Теперь я знала ее фигуру, длинные стройные ноги, маленькие узкие ступни. Ее плечи, шире моих, ее умелые, ловкие руки. Руки, которые крепко держали штурвал яхты и поводья скакового коня. Руки, которые составляли букеты, мастерили модели парусников, и писали на форзаце книги: «Максу от Ребекки». Я знала ее лицо, маленькое, овальное, чистую белую кожу, облако темных волос. Я знала, какими духами она душилась, слышала ее смех, видела ее улыбку. Я бы узнала ее голос среди тысячи голосов… Ребекка, всегда Ребекка. Я никогда не избавлюсь от нее.

Кто знает, возможно, я тревожила ее так же, как она тревожила меня: глядя на меня с галереи, сидя рядом, когда я писала письма за ее бюро. Макинтош, который я как-то надела, платок, которым вытерла руки, принадлежали раньше ей. Возможно, она знала, что я их брала, видела, когда я это делала. Джеспер был ее пес, а бегал теперь за мной. Я срезала ее розы. Возможно, она питает ко мне такую же ненависть и такой же страх, как я к ней? Может быть, хочет, чтобы Максим был снова один в доме? Я сумела бы бороться с живой, но бороться с мертвой… Если бы в Лондоне была женщина, которую Максим любит, навещает, к которой пишет, с которой обедает и спит, я бы с ней потягалась. Мы были бы с ней на равных. Я бы не боялась. С обидой и ревностью можно совладать. Настал бы день, когда женщина эта состарилась бы, изменилась, увяла, и Максим бы ее разлюбил. Но Ребекка никогда не состарится. Она всегда будет такой же. Ее я побороть не могла. Она сильней меня.

Я встала с постели и раздвинула занавеси. Солнце залило комнату. В розарии уже все привели в порядок. Наверно, наши гости обсуждают сейчас, как это принято, вчерашний бал:

— Как, по-твоему, было не хуже, чем обычно?

— По-моему, нет.

— Мне показалось, оркестр тянул резину.

— Ужин был что надо.

— И фейерверк неплох.

— Би Лейси здорово постарела.

— Ты сама была бы не лучше в этом ее костюме.

— Мне показалось, он плохо выглядит.

— Он всегда теперь плохо выглядит.

— А что ты думаешь о молодой?

— Ничего особенного. Довольно неприметная.

— Я все думаю, удачный ли это брак?

— Кто их разберет…

И только тут я увидела записку под дверью. Я подошла и взяла ее. Прямой почерк Беатрис. Она нацарапала ее карандашом после завтрака: «Стучалась к вам, но вы не ответили, значит, вы послушались меня и пытаетесь выспаться после вчерашнего вечера. Джайлс страшно торопится домой, нам звонили оттуда и сказали, что он должен заменить кого-то из игроков в крикетном матче, а он начинается в два часа. Один Бог знает, как ему удастся разглядеть мяч после всего того шампанского, которое он вчера заглотил. У меня небольшая слабость в ногах, но спала я как убитая. Фрис говорит, Максим рано сошел к завтраку, но сейчас его нигде не видно. Передайте ему, пожалуйста, привет. Огромное спасибо вам обоим за чудесный вечер. Мы с Джайлсом получили огромное удовольствие. Не думайте больше о платье. (Эта фраза была жирно подчеркнута.) С любовью, Би», — и постскриптум: «Обязательно поскорей приезжайте к нам». На верху записки было нацарапано: «9.30.», а сейчас часы показывали половину двенадцатого. Они два часа как уехали. Наверно, даже добрались домой. Беатрис уже распаковала чемодан и теперь вышла в сад и взялась за привычные дела, а Джайлс готовится к матчу, проверяет, в порядке ли бита.

Днем Беатрис наденет легкое платье и широкополую шляпу и будет смотреть, как Джайлс играет в крикет. А после матча они будут пить чай под поднятым навесом — Джайлс, разгоряченный, с красным лицом. И Беатрис со смехом скажет приятельнице: «Да, мы были вчера в Мэндерли на балу. Танцевали до упаду. Было ужасно весело. Не представляю, как Джайлс способен пробежать хоть три шага». Улыбаясь Джайлсу, похлопывая его по спине. Такая неромантичная пожилая пара. Женаты больше двадцати лет, у них взрослый сын, который поступает с Оксфорд. Вот они счастливы. Их брак оказался удачным. Их брак не провалился через три месяца, как мой.

Я не могла больше сидеть, запершись у себя в комнате. Горничным здесь нужно убрать. Может быть, Клэрис и не заметила, что постель Максима не смята. Я разворошила простыни и одеяла, чтобы сделать вид, будто он на ней спал. Не хотелось, чтобы горничные что-нибудь узнали, если Клэрис ничего не сказала им.

Я приняла ванну, оделась и сошла вниз. Деревянный настил в холле уже был убран, цветы унесены. С галереи исчезли пюпитры. Должно быть, оркестр уехал на одном из утренних поездов. Садовники сметали на лужайках и подъездной аллее обгоревшие остатки шутих. Скоро в Мэндерли не останется и следа от вчерашнего бал-маскарада. Как долго надо было к нему готовиться и как быстро и незаметно, оказывается, можно все убрать.

Я вспомнила оранжевую даму, стоявшую в дверях гостиной с тарелкой куриного заливного, и подумала, что мне все это пригрезилось, а если и было на самом деле, то тысячу лет назад. Роберт протирал суконкой стол в столовой. Он опять стал самим собой, флегматичный, медлительный, а не загнанный, потерявший голову человек, каким он был в последние недели.

— Доброе утро, Роберт, — сказала я.

— Доброе утро, мадам.

— Вы нигде не видели мистера де Уинтера?

— Он ушел сразу после завтрака, мадам, еще до того, как майор и миссис Лейси спустились вниз. И до сих пор не возвращался.

— Вы не знаете, куда он пошел?

— Нет, мадам, не могу сказать.

Я снова вошла в холл. Прошла через гостиную в кабинет. Ко мне кинулся Джеспер и в диком восторге принялся облизывать руки, словно мы надолго с ним расставались. Весь вечер он пролежал на кровати Клэрис, я не видела его со вчерашнего чая. Быть может, время тянулось для него так же медленно, как для меня.

Я подняла телефонную трубку и попросила сказать мне номер телефона конторы. Вдруг Максим у Фрэнка. Я должна, должна была поговорить с ним, пусть хоть несколько минут. Я должна объяснить, что не хотела делать того, что я сделала вчера вечером. Даже если это будет наш последний разговор. Я должна сказать ему это. Трубку взял один из клерков и ответил, что Максима там нет.

— Мистер Кроли в конторе, миссис де Уинтер. Позвать его?

Я бы ответила отказом, но не успела — прежде чем я положила трубку, я услышала голос Фрэнка:

— Что-нибудь случилось?

Странный способ начинать разговор, мелькнуло у меня в уме. Он не пожелал мне доброго утра, не спросил, хорошо ли я спала. Почему он думает, что что-то случилось?

— Фрэнк, это я, — сказала я. — Где Максим?

— Не знаю. Не видел его. Он сегодня здесь не был.

— Не был в конторе?

— Нет.

— О! Ладно, не важно.

— Вы видели его за завтраком? — спросил Фрэнк.

— Нет, я не вставала к завтраку.

— Как он спал?

Я колебалась. Фрэнк был единственным, кому я могла сказать правду.

— Он не заходил в спальню этой ночью.

На другом конце провода стояла тишина, словно Фрэнк искал и никак не мог найти ответа.

— О-о, — протянул он наконец. — Понятно. — Затем, чуть не через минуту: — Этого-то я и боялся.

— Фрэнк, — в отчаянии проговорила я, — что он сказал ночью, когда все разъехались? Что вы с ним делали?

— Я остался перекусить с Джайлсом и миссис Лейси, — сказал Фрэнк. — Максим к нам не подошел. Ушел под каким-то предлогом в библиотеку. Сразу после того я отправился домой. Может быть, миссис Лейси что-нибудь знает?

— Ее нет, — сказала я, — они уехали после завтрака. Оставила мне записку. Говорит, что не видела Максима.

— О, — сказал Фрэнк. Мне это не понравилось. Мне не понравилось то, как он это сказал. Резко, зловеще.

— Куда, вы думаете, он ушел? — спросила я.

— Не знаю, — сказал Фрэнк, — возможно, отправился гулять.

Таким тоном врачи в частной клинике говорят с родственниками, когда те справляются о состоянии больных.

— Фрэнк, я должна его видеть, — сказала я, — я должна объяснить ему.