Может, из-за жары.
В старой штольне было жарко. Мне приходилось бывать в штольнях, обычно в них очень холодно и сыро. Я читал о том, что в шахтах золотых приисков Южной Африки тепло, но сам этого не ощущал.
Здесь же стояла жара.
Тропическая влажная жара, как в теплице.
Но я забегаю вперед, и напрасно. Потому что хочу рассказать все по порядку и поблагодарить Бога за то, что ничего подобного уже никогда не повторится. В начале августа, через две недели после визита Гейринов, Китайская шахта перестала существовать. Я не знаю почему, но произошло смещение миллионов тонн породы, заваливших чашу карьера.
А когда я думаю, на какой короткий срок разошелся обвал с пребыванием семьи Гейринов на дне карьера (не говоря уж о том, что компанию им составлял мистер Аллен Саймс, знаменитый геолог), меня начинает трясти.
Старший мальчик, Джек, захотел поближе взглянуть на Мо, нашу самую большую бурильную установку.
Она на гусеничном ходу и предназначена для проходки шурфов, в которые потом закладывается взрывчатка. В начале семидесятых годов Мо по праву считалась самой большой бурильной установкой, созданной на планете Земля, и до сих пор она вызывает восторг у подростков Да и у больших дядей тоже! Старшему Гейрину ничуть не меньше Джека хотелось познакомиться с Мо поближе. Я полагал, что и Сет жаждет того же. В этом, правда, я ошибся.
Я показал им лесенку, по которой машинист мог подняться в кабину Мо, расположенную на высоте сто футов. Джек спросил, можно ли подняться по этой лесенке, но я ответил, что это слишком опасно, хотя они могут забраться на гусеницы. Гусеницы Мо тоже поражали своими габаритами.
Каждая шириной с городскую улицу и состоит из стальных пластин длиной в добрый ярд.
Мистер Гейрин опустил Сета на землю и вместе с Джеком забрался на гусеницу. Я последовал за ними, дабы убедиться, что никто не упадет и ничего не сломает.
Если б такое произошло, мне бы пришлось отвечать по закону.
Джун Гейрин отошла назад, чтобы сфотографировать нас на гусенице. Мы, конечно, смеялись и улыбались в объектив, пока девочка не крикнула: “Возвращайся, Сет”
Немедленно!
Нельзя туда ходить!”
Я не мог его видеть, потому что находился на гусенице и мальчика скрывал корпус бурильной установки, но его мать я увидел.
Как и испуг на ее лице, когда она заметила, куда направляется ее сын.
— Сет!
— завопила она.
— Немедленно вернись!
Два или три раза она повторила тот же призыв, потом бросила фотоаппарат на землю и кинулась вперед. Тут я все понял: нечасто дорогой “Никон” бросают как использованную одноразовую зажигалку.
С гусеницы я слетел в мгновение ока.
Просто удивительно, что при этом не упал и не сломал себе шею. Такой же подвиг, кстати, удался и обоим Гейринам. Но тогда я как-то об этом не думал. По правде говоря, я начисто забыл и об отце, и о сыне.
Маленький мальчик уже поднимался по склону к черному зеву старой штольни, который находился лишь в двадцати ярдах от дна карьера. Я это увидел и понял, что мать не успеет перехватить его. А если его не успеют перехватить, то он залезет в штольню, как, видимо, и задумал.
Мое сердце хотело уйти в пятки, но я не позволил и вместо этого со всех ног бросился к штольне.
Я догнал миссис Гейрин в тот момент, когда Сет достиг желтых лент, огораживающих штольню.
На мгновение мальчуган остановился, и я даже подумал, что дальше он не пойдет.
Я решил, что он испугается темноты, а также идущего из штольни запаха золы, сожженного кофе и пережаренного мяса. Но он вошел, не обращая внимания на мои истошные крики, призывающие его не делать этого.
Я велел матери мальчика не лезть в темноту, сказал, что я сам приведу его, и попросил наказать то же самое мужу и сыну, но, разумеется, Гейрин мне не подчинился.
Думаю, в схожей ситуации на его месте я поступил бы так же.
Я поднялся по склону и подлез под желтые ленты.
Малышу наверняка даже не пришлось нагибаться.
Я услышал слабый шум, обычно доносящийся из старых выработок, похожий на грохот далекого водопада.
Не знаю, что он означает, однако шум этот мне не нравится, никогда не нравился.
Голос призраков.
Но в тот день я услышал и другой звук: легкое потрескивание.
Вот оно понравилось мне еще меньше.
Когда я заглядывал в штольню раньше, после того, как ее обнаружили, звука этого не было, но я знал, что он свидетельствует о динамических процессах, идущих в хрупкой породе, в которой пробита штольня. Этот звук в старину предупреждал шахтеров, что в штольню входить нельзя, так как она может обвалиться в любую минуту. Полагаю, что китайцы, работавшие в Рэттлснейк в 1858 году, или не знали значения этого звука, или им приказали не обращать на него внимания.
На первом же шаге я поскользнулся и упал на одно колено.
Увидел, что на земле что-то лежит. Это была маленькая пластмассовая фигурка.
Рыжеволосая девушка с бластером.
Должно быть, игрушка выпала из кармана мальчика, прежде чем он вошел в штольню. Не знаю почему, но у меня волосы встали дыбом. Я сунул фигурку в карман и забыл о ней до того момента, как страсти улеглись.
Лишь тогда я вернул ее законному владельцу. Потом я описал фигурку своему маленькому племяннику, и он сказал мне, что это Касси Стайлз из мультфильма о мотокопах, о котором все твердил младший сын Гейринов.
Я услышал за спиной звук скатывающихся по склону камней, тяжелое дыхание, увидел приближающегося Гейрина.
Остальные трое остались внизу, сбившись в кучку. Девочка плакала.
— Возвращайтесь вниз!
— приказал я. — Штольня может рухнуть в любую минуту!
Ей сто тридцать лет!
Даже больше!
— Хоть тысяча! — Он приближался. — Это мой сын, и я пойду за ним.
Терять время на споры я не стал. В такие моменты человеку остается только одно: действовать и надеяться на то, что Бог удержит крышу над головой. Так мы и поступили.
За годы работы геологом я не раз попадал в опасные ситуации, когда от страха тряслись поджилки.
Но десять минут (может, больше, может, меньше, я полностью потерял чувство времени), проведенные в штольне Рэттлснейк, нагнали на меня ни с чем не сравнимый ужас. Штольня уходила вниз достаточно круто, мы побежали, и двадцать ярдов спустя дневной свет померк.
Да еще этот запах, как я говорил, смешанный запах золы, сожженного кофе и пережаренного мяса.
Он тоже нервировал меня, потому что в старых шахтах обычно стоит “минеральный запах”. Землю усыпали куски породы, поэтому нам пришлось сбавить ход, чтобы не споткнуться и не упасть.
Деревянную крепь покрывали китайские иероглифы. Частью вырезанные, но в основном нанесенные при помощи свечной копоти. Глядя на иероглифы, я понял, что легенды основаны на действительности: китайцев на самом деле завалило в этой шахте.
Мистер Гейрин звал мальчика, требовал, чтобы он немедленно возвращался, говорил, что здесь небезопасно. Я уж хотел попросить его не кричать. Свод мог рухнуть даже от его крика, как иной раз в горах от крика сходят лавины. Но не стал. Не кричать он не мог. Потому что думал только о своем сыне.
На кольце для ключей я всегда держу складной ножичек, лупу и пальчиковый фонарик.
Его-то я и отцепил, чтобы осветить нам путь. Мы двинулись дальше, вокруг потрескивала порода, в ноздрях стоял необычный запах, и становилось все жарче. Заметно жарче.
А потом начали попадаться кости. Мы, я имею в виду сотрудников “Дип эс”, освещали фонарями вход в штольню, но ничего не увидели и поэтому долго спорили о том, завалило китайцев или нет.
Ивонн утверждала, что нет, никто не смог бы работать в такой опасной штольне, даже покорные, согласные на все китайцы.
Это, мол, выдумки, не имеющие ничего общего с реальной жизнью.
Но, углубившись в штольню на сотню ярдов, я убедился, что Ивонн ошибалась.
Потому что кости лежали везде: черепа, грудные клетки, ноги, руки. Особенно пугали грудные клетки: почему-то они напоминали мне улыбающегося Чеширского кота из “Алисы в стране чудес”. Когда мы наступали на кости, они не трескались, а разлетались в пыль. Запах усиливался, я чувствовал, как по лицу катится пот. Я словно попал в парную, а не в штольню. А крепь просто наводила ужас. Китайцы исписали все стойки свечной копотью Словно после того, как их завалило, они занимались только тем, что писали свидетельские показания и выражали последнюю волю.