И, развернувшись, быстро зашагала вдоль моторхоума.

Я и Лэнс смотрели ей вслед, пока она не хлопнула дверью «дома на колёсах».

— Ну чего ты пришёл, а? — спросил у меня Стролл. — Не видишь, что ли: стоим, разговариваем — какое твоё дело?

— Не подошёл бы я — она, думаю, тебе бы и по морде врезала, — сказал я. — Пару раз пересекались на тестах. Поверь, я представляю, о чём говорю. Она может.

— Но за что? Я же ничего такого не предложил. Просто растянуть уик-энд на один вечер…

По-моему, он и в самом деле не понимал, где допустил ошибку.

— Открою тебе секрет: не везде деньги твоего отца могут открыть дорогу. Подумай над этим.

Не оглядываясь, я вновь пошёл к скоплению техники «Хайтека».

Если верить тому, что я услышал, пока уходил, — похоже, Стролл плюнул на асфальт и следом за Форман двинулся в моторхоум.

Пусть подумает. Ему полезно.

Ё-моё, и это человек, выигравший в моей прежней реальности текущий сезон «Ф-3»?! И на следующий год он уже перейдёт в «Уильямс»…

А Джордж по «дефолтному» ходу событий должен выиграть всего две гонки (в то время как Стролл — четырнадцать) и завершить сезон третьим, проиграв лидеру по очкам без малого вдвое. В «Формулу-1» Расселл придёт только в девятнадцатом.

Но зачем-то же я здесь нужен? Сам за высокие места, судя по всему, вряд ли поборюсь, а вот помочь сокоманднику в сражении за личный титул и «Хайтеку» за конструкторский…

Можно попробовать.

Будет очередная моя попытка поменять тут историю.

* * *

Прошлую я предпринял ещё в прошлом году, когда ездил в «Формуле-4».

Шумилов сильно переживал, чуть не скрежетал зубами, видя начавшуюся в конце две тысячи пятнадцатого глобальную травлю российских спортсменов, а потому, оказавшись по воле судьбы в том времени, не мог пройти мимо назревавшей проблемы.

Я по датам помнил этапы, по которым раскручивался маховик этого ублюдочного скандала.

Второго декабря четырнадцатого года вышла западная «документалка» о допинге в нашей лёгкой атлетике. Первого января две тысячи пятнадцатого комиссия ВАДА начала расследование. После этого участились дисквалификации спортсменов и начались уходы в отставку тренеров и чиновников.

Девятого ноября комиссия опубликовала свой доклад, в котором прямо требовала отстранить россиян от участия в международных соревнованиях. Вслед за этим накрыли Московскую антидопинговую лабораторию, а её руководитель покинул пост и через неделю сбежал в Америку.

Двенадцатого мая шестнадцатого года открылся «ящик Пандоры» — интервью о подмене проб через дырку в стене. Только через месяц — лишь тогда!!! — завели уголовное дело на бывшего главу лаборатории.

До Олимпиады в Рио допустили часть спортсменов, до Паралимпиады — никого. Двадцать четвёртого февраля две тысячи семнадцатого нам разрешили выступать в нейтральном статусе. К тому моменту наконец засуетились наши структуры, но толку не было никакого. Пятого декабря россиянам позволили ехать под олимпийским флагом в Пхёнчхан — отстаивать честь Родины, не имея права как-либо это показывать.

В восемнадцатом году наметился было компромисс, но, правда, временный. В декабре девятнадцатого из-за якобы имевшей место подмены данных нас на четыре года лишили флага, гимна и больших турниров. Потом запрет сократили до двух лет, но всё равно чувство от безнаказанно творимого беспредела было гадостное.

Так не должно было быть. Мы ни хрена не были к такому готовы! Что сделали, чтобы это предотвратить?! По отдельным людям успех достигался, но в общем?! В общем-то, а?!

Положа руку на сердце — я не знал, как там всё обстояло на самом деле. Но при этом было невыносимо следить за тем, как нас бьют — а мы даже не можем защититься.

И я решил хоть что-нибудь сделать, чтобы ускорить ответку с нашей стороны и повлиять на ситуацию.

В июле я накатал письма в ФСБ и Следственный комитет. В подробностях поведал о том, как всё будет развиваться, если ничего не предпринимать, и призвал поскорее отреагировать на фигню с лабораторией.

С чего им мне верить, да? Шаблонные попаданцы (помимо того, что продавали песни из будущего) упоминали обычно несколько громких дел, которые скоро должны были прогреметь. Я же не пошёл проторённым путём — и тупо выдал «чекистам» по памяти протоколы самых известных автоспортивных соревнований на три месяца вперёд. Указал отрывы с точностью до секунд или круга схода с дистанции. Естественно, кроме чемпионата, в котором участвовал сам: этот кусок истории я уже изменил своим вселением в Жумакина. Следакам такое было бы до лампочки совершенно. А вот из безопасников, если повезёт, кто-нибудь да обратит внимание.

Разумеется, светиться я не хотел. Поэтому отпечатал тексты писем на принтере, прикасаясь к листам только руками с надетыми полиэтиленовыми пакетами; аккуратно залепил конверты (чтобы не оставлять ДНК, использовал клей-карандаш). Так и быть — нацарапал от руки печатными буквами конечный адрес. Вряд ли это станет зацепкой.

Оставалось незаметно опустить письма в почтовый ящик. Но меня тогда всюду возили на машине, причём с охраной, даже усиленной после похищения. Так что, проезжая мимо одного почтового отделения, я несколько раз присматривался к камерам наблюдения на той улице и на соседних.

А в конце июля, незадолго до отъезда в Аластаро, попросил однажды остановить машину за пару кварталов, надел тёмные очки и натянул капюшон кофты (длинный рукав закрывал бинт на кисти), дошёл до ящика, бросил в щель письма, держа их через ткань одежды. Затем купил на углу мороженое, чтобы оправдать отлучку, вернулся к машине и там уже снял «маскировку». А через день случайно «потерял» очки и кофту, проходя мимо мусорного бака около дома.

Своё дело я сделал — надо было только ждать: последует ли отдача? Достаточно ли этого, чтобы дать нашим хотя бы немного форы в принятии решений? Я мог о том лишь догадываться.

Но у меня получилось.

Когда я вышел в начале октября из отключки и мне разрешили почитать новости в Интернете, — тогда-то я и узнал о том, что двадцать седьмого сентября ФСБ задержала руководителя лаборатории и его зама.

Реальность стронулась с мёртвой точки.

Доклад ВАДА, однако, вышел в срок — но был довольно голословен и содержал больше истерических обвинений, чем фактов. Впрочем, этого хватило, чтобы на Западе зашевелились и лишили-таки аккредитации РУСАДА.

Но камешек из основания этой пирамиды лжи и ненависти всё же был выбит. И рано или поздно вся она начнёт рассыпаться.

Не будет интервью — не появится расследование Ричарда Макларена. Скорее всего, мы отвоюем право участвовать в Рио без жёстких ограничений.

ВАДА не получит украденную базу данных — не будет четырёхлетних санкций. А если попробуют, то мы надавим.

Сила должна быть в правде. Почему же всегда оказывается ровно наоборот?

Надо уметь отстаивать собственную позицию. Так же, как я отстоял своё право быть гонщиком.

* * *

Было довольно поздно, когда я зашёл к родителям поболтать перед сном и пожелать спокойной ночи.

Но они меня удивили.

Когда мама открыла мне дверь номера и я вошёл, то увидел, как папа разливает по бокалам шампанское.

— Привет. Я что-то пропустил? — поинтересовался я, проходя в большую комнату, и плюхнулся на диван, а мама подсела за стол к отцу.

Бокалов было два — мне по контракту не разрешалось пить ничего такого. Разве что если в гонке попаду на подиум.

— Пока не так уж и много, — ответил отец, поставил на стол бутылку и взял свой бокал. — Я сегодня сделал важный для себя выбор. Я ухожу из строительного бизнеса.

— Вот это поворот, — я почесал затылок. — И чем же ты планируешь заняться теперь, если не секрет?

— Мы с Миленой верим в тебя, Миша, и понимаем, что значат для тебя гонки. И я подумал, что, может быть, в этой сфере и у меня выйдет добиться большего…