Мэтью не отступил. Точнее, ноги его хотели — и почти сделали это — но он счел это недопустимым, поэтому не позволил себе подчиниться желанию тела.

Малдун заглянул Мэтью прямо в глаза, пока среза̀л ножом спутанные клочки волос, чтобы извлечь гребень из своей гривы. Затем он протянул уже совершенно непригодный для использования инструмент в руки Мэтью, вложил нож обратно в ножны, поднял свою треуголку и воззрился на собравшуюся толпу, которая, казалось, застыла в ожидании следующего акта этой неизвестной трагедии или комедии.

— Все вы, — произнес окровавленный человек с болезненной полуулыбкой. — Считаете себя настолько возвышенными, что Бог должен допрыгивать до вас, чтобы всунуть шишку вам под хвосты, и вы смотрите на меня сверху вниз. О, да, здесь собрался целый мешок гадюк и грязных грешников! Смеетесь и смеетесь… когда совершенно не над чем смеяться.

Может, кто-то в помещении и издал неуклюжий сдержанный смешок, но по большей части окружающее пространство погрузилось в гробовое молчание.

— А ты, — обратился Малдун к Пандоре Присскитт. — Самое прекрасное в мире видение, которое я когда-либо видел или надеялся увидеть. Ты ворвалась в мои сны. Когда моя жизнь состояла сплошь из непроглядной тьмы, твой свет направлял меня. Я ведь только хотел лучшего. Неужели это делает меня злодеем?

— Ты знаешь, что натворил! — голос Сэджеворта звучал напряженно, в нем звенела сталь. Ты убил троих женихов моей дочери, а еще десяток из них заставил покинуть город и практически разрушил ее жизнь! Почему бы тебе не оставить нас обоих в покое и убраться восвояси, поближе к зверям, вроде тебя самого?

— Это к каким же зверям? — вопросом на вопрос отозвался Малдун. — Тем, что пасутся в поле? — он снова направил свой взор в сторону прекрасной девушки. — Я думал, что, когда впервые увидел тебя тем летним утр… я помню все вплоть до минуты… если б я мог лишь пройтись рядом с тобой, взять тебя за руку, если бы только Господь милосердно позволил мне заглянуть в твои глаза… то все могло бы измениться для меня, и я сам мог бы дать тебе жизнь, которая стоит того, чтобы прожить ее. Любовь, которую ты никогда бы не узнала ни от кого другого, идущую от самого сердца. Но теперь я вижу. Вижу тебя. Ты призвала этого человека из Нью-Йорка специально, чтобы я убил его, просто потому, что тебе хотелось пойти на эти танцы. И это неправильно, Пандора, — его слова повисли в воздухе, как тот самый Дамоклов Меч под потолком. — Неправильно так использовать людей, — он повернулся к Мэтью. — Прими мои извинения. Возьму на себя смелость извиниться и за нее.

— Ты не имеешь права говорить за мою дочь! — строго произнес отец, гневаясь все больше от секунды к секунде. — Как ты смеешь! Говори за себя! Или… просто позволь миру ощутить идущую от тебя вонь, и эта вонь сама расскажет о тебе все!

Магнус Малдун открыл рот, как будто готов был полыхнуть огнем и сжечь мистера Присскитта, однако пламя это быстро угасло. Как будто дух покинул его, оставив после себя лишь пустой глиняный сосуд.

— Думаю, вы правы, — ответил окровавленный человек и кивнул. — Правы, — его глаза отыскали свое прекрасное видение, которое смотрело на него с теплотой, достойной, разве что, зимней вьюги. — Пандора, — произнес он, и, казалось, именно с таким звуком, каким сейчас был его голос, разбивается сердце. — Я знаю, что все сделал неправильно, но я думал… может быть… с тобой… я мог бы стать лучше, чем был. Лучше, чем я есть, — быстро поправил он себя. — Я счел тебя лучшей чашей в мире и готов был излить в нее всю свою душу. Неужто это так плохо?

— Это отвратительно! — ответил мистер Присскитт, и прозвучало это как змеиное шипение. — И если б я так порядком не устал от этого, я бы свалился здесь от хохота.

— Убирайся с глаз моих! — закричала дочь, лицо ее исказилось, глаза сверкнули, и сейчас она была уже далеко не так прекрасна, как в начале этого вечера. — Убирайся из этого мира, чернобородый ты монстр!

Услышав это, Малдун расправил плечи и показался еще шире. Он окинул взглядом ухмыляющуюся толпу, замершую в свете свечей, и остановил свой взгляд на Мэтью, на которого, казалось, навалилась вся тяжесть этого момента.

— Ты превзошел меня, — сказал Малдун. — Я должен бы ненавидеть тебя, но я… не ненавижу. Я просто оставлю тебя здесь со всеми этими леди и джентльменами и скажу: наслаждайся тем, что выиграл, — он отвесил Мэтью небольшой поклон, развернулся и неспешно направился обратно в сад, где не смел расти ни один сорняк.

В следующую секунду Мэтью оказался героем момента. Множество рук хлопнуло его по спине — некоторые даже враждебно — и он начал всерьез опасаться выплюнуть свои легкие. Сэджеворт Присскит подошел и похлопал его по плечу. Должно быть, он произнес что-то невразумительное, но Мэтью, так или иначе, не стал его слушать. Прекрасные дамы то и дело мелькали перед ним, как пастельный дым, накрывающий его тень. Парад марширующих и взметающихся вверх лиц, не переставая, сообщал ему о том, как он был умен, как хитер. А затем вперед вышла Пандора Присскитт — сияющая даже при всей своей внутренней темноте — и взяла его за руку. Нечто собственническое едва уловимо мелькнуло в этом движении.

— Вы так умны, — мелодично произнесла она. — И храбры!

Музыканты понемногу начали возвращаться на свои места и сделали несколько объявлений, приглашая гостей возобновить танцы.

— Благодарю за комплименты и за вашу компанию, — сказал Мэтью, высвобождая свою руку из мягкой ладошки озадаченной Пандоры. — Но сейчас я вынужден вас покинуть, я не очень хорошо себя чувствую.

— О! — услышав это, Сэджеворт поспешил к молодому человеку. — В чем дело?

— Ничего серьезного, — ответил Мэтью. — Просто слишком тесное помещение для меня. Воздух здесь… спертый.

— Уверен, прогулка по саду вам поможет! Пандора, иди с ним!

Но Пандора была достаточно сообразительной, она поняла, в чем дело, и отстранилась. Мэтью одарил отца и дочь улыбкой джентльмена, который выполнил свой долг.

— Я действительно пройдусь по саду по направлению к моей гостинице. Я уверен, здесь найдется несколько человек, которые будут рады составить компанию вашей грациозной и понимающей дочери. Ох, да. Возьмите это, пожалуйста, — сказав это, он вложил гребень со спутанными волосами, кусками кожи и кровью Малдуна в ладонь Сэджеворта. Затем он отвесил леди поклон, вновь поднял взгляд на Дамоклов Меч и счел себя настоящим счастливчиком. Он вышел из помещения и с удовольствием прошелся по саду под небом на Фронт-Стрит, усыпанным множеством звезд, размышляя над тем, как быстро может комедия превратиться в трагедию, и наоборот. Сейчас он мог бы стать самым известным представителем элиты этого городка, снискать себе славу, однако на деле чувствовал себя чужаком сильнее, чем когда-либо. Сегодня, когда ему представилась возможность выбирать между гибелью или унижением и бегством, Мэтью начал лучше понимать суть вещей, и теперь он осознал, что намного больше довольствуется собственным положением, чем ему казалось.

Утро выдалось прекрасным для прогулки по Фронт-Стрит под согревающими солнечными лучами, мягкость которых — Мэтью знал это точно по опыту прошлых лет, проведенных в Чарльз-Тауне в качестве клерка магистрата Вудворда — вскоре превратится в безжалостный жар, как только приблизится полдень, и тени исчезнут. К полудню запах болота распространится над каменными стенами города, проникнет в небольшие магазины, где продаются чай, кофе или сладости, а запах гниющей на солнце рыбы с причала не сумеет забить даже сладкий аромат роз, доносящийся из сада или от духов за дамскими ушами и на джентльменских галстуках. Другими словами, в полдень лучше всего было прикрыть нос шелковыми платками или уткнуться им в букет цветов, чтобы избежать неприятных запахов. Посему Мэтью решил прогуляться рано утром.

К тому же, ему с лихвой хватило неприятных запахов этого городка, которые пришлось вдохнуть вчерашним вечером…