Грейс качает головой.

— Я не знаю. Там был огонь... и я спряталась.

Значит, они ее бросили. Или недостаточно за ней присматривали, чтобы заметить момент, когда она ис­чезла. Мне делается тошно.

— Ты выглядишь по-другому, — тихо говорит Грейс.

— Ты стала выше, — говорю я. Внезапно мне хочет­ся завопить от радости. Сейчас я могла бы кричать от счастья, даже будь весь мир в огне.

— Куда ты уходила? — спрашивает меня Грейс. — Что с тобой было?        

— Тише! — Я обо всем тебе расскажу, но попозже. — Я беру ее за подбородок. - Послушай, Грейс. Я хочу тебе сказать, что мне ужасно жаль. Я сожалею, что оставила тебя. Я никогда больше тебя не оставлю, хорошо?

Взгляд Грейс скользит по моему лицу. Она кивает.

— Я собираюсь позаботиться, чтобы тебе ничего не грозило, — я проталкиваю слова сквозь комок в гор­ле. — Ты мне веришь?

Грейс снова кивает. Я притягиваю ее к себе и сжи­маю в объятиях. Она такая худенькая, такая хрупкая! Но я знаю, что Грейс — сильная. И всегда была силь­ной. Она будет готова к тому, что грядет.

— Бери меня за руку, — говорю я. Я толком не по­нимаю, куда идти, и мне в голову приходит мысль про Рэйвен. Но потом я вспоминаю, что Рэйвен больше нет, что ее убили на стене, и меня снова одолевает тош­нота. Но надо сохранять спокойствие ради Грейс.

Нужно найти безопасное место, где можно было бы пересидеть с Грейс до конца боев. Моя мать помо­жет мне. Она придумает, что можно сделать.

Хватка у Грейс на удивление сильная. Мы идем вдоль берега, петляя между лежащими — и заразными, и регуляторами, — ранеными, умирающими и мертвы­ми. На вершине пригорка я вижу Колина. Он, прихра­мывая и тяжело опираясь на какого-то парня, идет к пустому месту в траве. Его спутник поднимает голо­ву, и у меня останавливается сердце.

Алекс.

Он замечает меня почти сразу же после того, как я узнаю его. Я хочу закричать, хочу позвать его, но у меня снова пропал голос. Мгновение Алекс колеблет­ся. Потом он опускает Колина в траву и что-то ему го­ворит. Колин сжимает колено, кривится, кивает.

Потом Алекс рысцой бежит ко мне.

— Алекс. — Мне кажется, будто произнесенное вслух имя делает его реальным. Алекс останавливает­ся в нескольких дюймах от меня, смотрит на Грейс, по­том снова на меня. — Это Грейс, — говорю я, дергая ее за руку. Грейс робеет и прячется за меня.

— Я помню, — говорит Алекс. В его глазах нет боль­ше ни суровости, ни ненависти. От покашливает. — Я думал, что никогда больше тебя не увижу.

— И я тоже. — Солнце кажется чересчур ярким, и внезапно я не могу сообразить, что бы еще сказать, не могу подобрать слов, чтобы описать все, о чем я дума­ла и чего желала. — Я... я получила твою записку.

Алекс кивает. Его губы слегка напрягаются.

— А Джулиан?..

— Я не знаю, где Джулиан, — говорю я и ощущаю укол вины. Я думаю о голубых глазах Джулиана, о том, как он сворачивался вокруг и грел меня, пока я спала. Я надеюсь, что с ним ничего не случилось. Я наклоняюсь так, чтобы посмотреть Грейс в глаза. — Грейси, посиди тут минутку, ладно?

Грейс послушно опускается на землю. Я не могу за­ставить себя отойти от нее дальше, чем на два шага Алекс следует за мной.

Я понижаю голос, чтобы Грейси нас не слышала.

— Это правда? — спрашиваю я у Алекса.

— Что — правда? — Глаза у него по-прежнему цвета меда. Те самые глаза, которые я помню по моим снам.

— Что ты все еще любишь меня, — выдыхаю я. — Мне нужно знать.

Алекс кивает. Он прикасается к моему лицу - едва задев за скулу, убирает с нее волосы.

— Правда.

— Но... я изменилась, — говорю я. — И ты изме­нился.

— И это, правда, — негромко отвечает он. Я смотрю на шрам у него на лице, протянувшийся от левого гла­за до линии подбородка, и что-то екает у меня в груди.

— И что же теперь? — спрашиваю я его. Свет слиш­ком яркий, кажется, будто день сливается со сном.

— Ты любишь меня? — спрашивает Алекс. И мож­но заплакать. Можно уткнуться лицом ему в грудь, и вдыхать его запах, и сделать вид, будто ничего не из­менилось, что все будет прекрасно, все исправилось и исцелилось навсегда.

Но я не могу. Я знаю, что не могу.

— Я никогда не переставала тебя любить. — Я отво­жу взгляд от Алекса. Я смотрю на Грейс, на высокую траву, в которой лежат раненые и убитые. Я думаю о Джулиане, о его ясных голубых глазах, его терпении и доброте. Я думаю о боях, которые мы прошли, и о боях, которые нам еще предстоят. Я набираю поболь­ше воздуха в грудь. — Но все не так просто.

Алекс кладет руки мне на плечи.

— Я не собираюсь больше убегать, — говорит он.

— Я не хочу, чтобы ты убегал, — говорю я ему.

Его пальцы касаются моей щеки, и я на секунду прижимаюсь лицом к его ладони, позволяя боли по­следних нескольких месяцев покинуть меня, позволяя Алексу повернуть мое лицо к нему. Потом он наклоняется и целует меня, легко и прекрасно, едва касаясь моих губ — поцелуй, обещающий возрождение.

— Лина!

Когда Грейс окликает меня, я отстраняюсь от Алек­са. Грейс поднялась на ноги и указывает на погранич­ную стену, она даже подпрыгивает — настолько ее пе­реполняет энергия. Я поворачиваюсь взглянуть. На мгновение слезы застилают мне глаза, превращая мир в калейдоскоп цветов — цветные пятна ползут вверх по стене, превращая бетон в мозаику.

Нет. Не цветные пятна — люди. Люди нахлынули на стену.

Более того — они ее сносят.

Кричащие, буйные, ликующие, размахивающие молотками и обломками подмостков, разрушающие границы мира, каким мы его знаем. Меня захлестыва­ет радость. Грейс срывается с места. Она тоже мчится к стене.

— Грейс, подожди! — Я кидаюсь за ней, но Алекс ловит меня за руку.

— Я найду тебя, — говорит он, смотря на меня па­мятным взглядом. — Я не позволю тебе уйти снова.

Я не уверена, что могу сказать хоть слово. Вместо этого я киваю, надеясь, что он понимает меня. Алекс сжимает мою руку.

— Иди, — говорит он.

И я иду. Грейс приостановилась, чтоб подождать меня, и я беру ее за худенькую ручку и вскоре обнару­живаю, что мы бежим: бежим сквозь солнце, сквозь не развеявшийся еще дым, сквозь траву на берегу, превратившемся в кладбище, а солнце продолжает бес­страстно плыть по небу, и небо отражается в воде.

Когда мы добегаем до стены, я замечаю Хантера и Брэма, стоящих бок о бок, смуглых, вспотевших, крушащих бетон обрезками труб. Я вижу Пиппу, взо­бравшуюся на уцелевший участок стены и размахи­вающую ярко-зеленой рубашкой, словно знаменем. Я вижу Корал: яростная и прекрасная, она, то появ­ляется, то исчезает из вида, а толпа бурлит вокруг нее. В нескольких футах от Корал работает молот­ком моя мать, она машет им легко и изящно, словно танцует, — эта суровая, мускулистая женщина, кото­рой я почти не знаю, женщина, которую я люблю всю свою жизнь. Она жива. Мы живы. Она встретится с Грейс.

Я вижу и Джулиана. Он без рубашки, вспотевший, балансирует на груде щебня, бьет по стене прикладом винтовки, так что обломки и белая пыль летят на тех, кто внизу. Солнце заставляет его волосы сиять, слов­но круг светлого пламени, касается его плеч белыми крыльями.

На мгновение меня переполняет горе — из-за того, что все изменилось и мы никогда не сможем вернуться к прошлому. Я больше ни в чем не уверена. Я не знаю, что будет со мной, с Алексом, с Джулианом, с любым из нас.

— Лина, пойдем! — дергает меня за руку Грейс.

Но суть не в знании. Суть в том, чтобы просто идти вперед. Исцеленные хотят знать. Мы же вместо этого выбрали веру. Я просила Грейс поверить мне. Мы тоже должны поверить — что конец света не случился, что завтрашний день настанет и что правда восторжест­вует.

Мне вспоминаются старые, запрещенные строки из текста, который как-то раз показала мне Рэйвен: «Кто прыгает — может упасть, но может и взлететь». Пришел час прыгнуть.

— Пойдем, — говорю я Грейс и позволяю ей вести меня к людскому морю, крепко сжимая ее ладошку. Мы пробираемся через радостную толчею, проклады­ваем себе путь к стене. Грейс взбирается на груду из об­ломков досок и кусков разбитого бетона, а я неуклюже лезу за ней следом, пока не оказываюсь рядом. Грейс кричит — я никогда не слышала, чтобы она так громко кричала, — невнятный вопль радости и свободы, и я ловлю себя на том, что подхватываю его, и мы начина­ем вместе выковыривать куски бетона, и на наших гла­зах граница исчезает, и за ней возникает новый мир.