Элизабет ХЕЙДОН

РЕКВИЕМ ПО СОЛНЦУ

Потому что он увидел «Рапсодию» в бигуди и косметической маске, но не захлопнул рукопись;

потому что пошел на риск, от которого многие отказались; потому что соглашался принять только лучшее, на что я была способна; потому что для него это значило не меньше, чем для меня, эта книга с благодарностью и любовью посвящается

Джеймсу Минцу, мечтателю, редактору, другу.

ОДА

Мечтая, мы музыку пишем,
В ручей одинокий глядим,
Его откровения слышим,
Без цели моря бороздим,
Для этого мира чужие,
От блеклого света луны
Уходим, но преображаем
Всегда его все-таки мы.
Под чудные вечные песни
Мы строим свои города,
И рвется из сказочки тесной
Империи слава тогда.
Да, может мечтатель, ликуя,
Короны добиться в бою,
Но Трое под песню иную
Растопчут ее и добьют.
Века пролежим и эпохи
Мы с тем, что на свете прошло,
Ниневию строим на вдохе
И в шутку — большой Вавилон;
Затем их разрушим и скажем,
Что смена веков суждена:
Мечта, умиравшая даже,
Опять возродиться должна.
Артур О'Шонесси (Перевод Семена Злотина)
Семь даров Создателя,
Семь цветов света,
Семь морей в большом мире,
Семь дней в неделе,
Семь месяцев земли под паром,
Семь исхоженных континентов сплетают
Семь веков истории
В глазах Бога.

ПЕСНЬ НЕБЕСНЫХ ПРЯХ

Ох, наша мать Земля,
Ох, Небо, наш отец.
Мы трудимся без отдыха,
Устали наши спины,
Для вас одних мы создаем прекрасные дары.
Ах, если бы и вы сплели для нас наряд!
Пусть будет ткань из солнечного света,
Пусть вечер разошьет ее сиреневым узором,
Пусть бахромою станет летний дождь,
А радуга — каймою многоцветной.
Ах, если б вы сплели для нас такой наряд!
Тогда и нам не стыдно будет выйти на прогулку
Туда, где птицы песни звонкие поют,
Туда, где травы буйно зеленеют.
Ох, наша мать Земля.
Ох, Небо, наш отец.

НЕБЕСНАЯ ТКАЧИХА

(элегия)

Время — это чудный гобелен,
Который ткет небесная ткачиха
Бестрепетно, умело, неустанно,
Каков бы ни был странный Его узор.
Она сплетает вместе
Три нити, чьи названия известны:
Будущее, Настоящее и Прошлое.
Будущее, Настоящее — это нити утка.
Они, едва возникнув, исчезают,
Но сколько радости цвета их добавляют,
Ложась на нить основы — Прошлое.
Оно Историю навек запечатлевает.
Все, что под солнцем происходит,
Свое здесь отражение находит.
Рождение, смерть, победа, поражение —
Все память Времени навеки сохранит,
Всему Судьба свое укажет место.
Небесная ткачиха держит эти нити
В своих руках, в веревку их сплетая,
Но как ее использовать, решаем
Судьба и мы: как трос спасательный,
Как сеть — или как петлю.

Первая нить

ОСНОВА

Один человек, способный мечтать,

Корону может завоевать;

А Трое с песней готовы летать,

Империю им легко растоптать.

Аргот, континент Портленд

СВЕТ ФАКЕЛОВ, пытавшийся разогнать ночной мрак в гавани, трепетал на волнах и отражался в ночном небе бледным подобием восковой луны, что упрямо нависала над концом причала, выныривая и вновь скрываясь за влекомыми ветром тучами.

В эти темные часы окутанные мраком люди ругались, то и дело сплевывали, потели, когда им приходилось спускаться в трюмы кораблей, стоявших вдоль пирса. Они вытаскивали наружу товары — бочки, ящики, тюки, привезенные на рынки Ганта, а потом загружали их в фургоны или, продолжая ругаться и напрягая мышцы, тащили к повозкам. Запряженные в фургоны и повозки лошади, чувствуя приближение грозы, нетерпеливо переминались с ноги на ногу.

Когда в гавани наконец наступила тишина, догорели факелы и единственным источником света осталась тусклая луна, Куинн выбрался из трюма «Короны» и направился к сходням. Он перестал оборачиваться только после того, как вышел на пирс.

Портовые грузчики вместе с командой корабля отправились в таверну, где они будут пить до тех пор, пока не свалятся под столы. Куинн мог легко представить себе, как будет вонять в их домах на следующее утро. Однако кислый запах рвоты и желудочных газов покажется сладостным ароматом по сравнению с тем, что предстояло встретить Куинну в конце темного причала.

Зрение Куинна всегда отличалось остротой. У него были глаза моряка, привыкшего обозревать бескрайние просторы и способного заметить любые, даже незначительные изменения среди серо-голубого однообразия. Он умел отличить чайку от крачки на таком расстоянии, что другие матросы только разводили руками. И все же он всегда начинал сомневаться в своем зрении в последние несколько мгновений перед встречей с человеком, меняющимся прямо у него на глазах.

Куинн ничего не мог утверждать с уверенностью, но ему всякий раз казалось, что человек сгущался и обретал плотность, длинные тонкие пальцы обрастали плотью, плечи под богатым плащом становились шире. Однажды Куинну почудилось, будто он разглядел тусклый кровавый ободок в глазах сенешаля, но уже в следующее мгновение убедился в своей ошибке. На него смотрели прозрачные голубые глаза, чистые, словно безоблачное летнее небо, без малейших следов красного. Этот взгляд почти всегда разгонял холод, сковывавший Куинна, когда они встречались.

— Добро пожаловать домой, Куинн.

Голос сенешаля был таким же теплым, как его взгляд.

Благодарю вас, милорд.

— Надеюсь, плавание прошло успешно.

— Да, сэр.

Сенешаль уже не смотрел на Куинна, его взор был устремлен на волны, с шумом разбивающиеся о причал.

— И это она?

В горле у Куинна сразу пересохло, и он судорожно сглотнул.

— Я практически уверен, милорд.

Сенешаль повернулся и задумчиво посмотрел на Куинна. Моряк вновь уловил слабый отвратительный запах горящей человеческой плоти, который так хорошо был ему знаком.

— Ты уверен, Куинн? Мне совсем не хочется отправляться на другой конец света просто так. Не сомневаюсь, что ты согласишься со мной.