Тогда, говорят Джеме[211] и Кант, выступает человеческий разум, человеческое сердце. Человеку так страшно подумать, что он автомат, который может быть каждую минуту мучительно разрушен, что человек жаждет видеть где–то за Солнцем, за звездами отца небесного, который хранит его, который в конце концов делает этот мир приемлемым, который как–то вознаградит его за страдания, который как–то проведет гармонию, к которой человек стремится, и весь этот ужас, который мы вокруг себя наблюдаем, устранит. Эта жажда надежды на лучшее, эта жажда истолковать мир так, чтобы в нем мыслимо было жить, есть основание веры.
Человек жаждет этой веры в бога, ему нужен царь, потому что он привык повиноваться в жизни, потому что в жизни он раб, ему доставляет наслаждение говорить: «Я раб божий». Он проползет на брюхе перед каким–нибудь начальником, и ему не противно ползать на брюхе, ему страшно приятно предположить что он в руках божьих. «Да будет воля твоя», — твердит раб и произносит другие рабские изречения, которые дают возможность человеку успокоиться. Но иногда он задумывается и спрашивает: почему же праведник оказывается несчастным и умирает среди несчастия, а грешник, тот самый насильник и лукавец, которому в жизни удается все именно потому, что он ничем не брезгует, попирая голову этого праведника, делается все выше и выше и кончает свою жизнь в почестях и богатстве, и почему этот насильник не испытывает на себе длани всемогущего бога? Почему бог зримо не протянет руку тому, кто уповает на него? Если есть справедливый и благий бог, то каждый человек не может не спрашивать его: «Боже, почему ты это терпишь, почему справедливость твоя может существовать рядом с жизнью, пропитанной неправдой, которая царит на Земле?»
На это можно давать разные ответы, и религия давала их. Прежде всего: бог правду видит, да не скоро скажет; бог грехи терпит; или: ну, вот, ужо придет время, и он все разберет. Почему он терпит — вещь опять непонятная, ибо благий бог должен был создать наилучший мир. Если он не создал этого мира, то или он не смог, или но знал, что из него получится. Если он допускает возможность, чтобы мир мучился и страдал, и говорит: «После дождичка в четверг ты получишь блаженство», я спрашиваю, зачем богу нужно было играть в игрушки, заставить целый ряд душ, подобных ему, страдать и грешить для того, чтобы в один прекрасный день привести все к благу? Но наивный ум верит в эту сказку: через тысячу лет, через две тысячи, а может быть, завтра придет спасение, пути господни неисповедимы!.. Рабская душа допускает и рабское объяснение. Из послания апостола Павла мы видим, что когда угнетаемые задаются таким вопросом, то апостол спрашивает: «А ты кто, человек, что смеешь рассуждать против бога?»[212] Рабское рассуждение, рабский ответ! В течение всего периода времени, когда в человечестве преобладало рабство, крепостная зависимость, холопство, они, эти рабы, эти холопы, очень легко мирились с таким представлением о боге.
Есть еще другое объяснение, оно также неприемлемо по тем самым соображениям, о которых я только что говорил, но оно как будто, с другой стороны, все же более приемлемо. Это, во–первых, так называемое мессианическое верование. Оно заключается в том, что когда–нибудь в будущем, благодаря какому–то особому посланнику бога, человеку, людям на земле будет хорошо жить. Оно относит правду божию к будущему. Другое представление, которое в христианстве живет рядом с представлением о страшном суде, — это представление о загробном мире. В дохристианских религиях мы находим уже это представление. Исповедующие его говорят, что на земле есть грешники и праведники, что праведники страдают на земле, а грешники счастливы в этой жизни, но на том свете будет совершенно иначе. На том свете праведник получит венец сияющий, будет допущен в рай, где его будут ласкать гурии[213], одним словом, какому народу как больше по вкусу проводить время, а грешник будет терзаться всеми муками ада, или, как говорит Тертуллиан, мы будем там сидеть словно в театре и будем смотреть, как будут мучить господ, которые нас давили и мучили здесь, и это доставит нам наслаждение.
И в «книге любви», евангелии, приводится та же мысль. Там рассказывается о том, как бедняк Лазарь питался крохами, падающими со стола господина его. Умер богач, и Лазарь, бедный праводник, сидит на лоне Авраама, а богач томится в огне и просит, чтобы он дал ему хотя бы каплю воды, и бедняк (они добродушны в большинстве случаев) забыл обиду и говорит: «Вот я принесу ему сейчас воды напиться», но Авраам, который мыслит божественно, т. е. беспощадно, палачески, говорит: «Нет, ты не должен этого делать, он должен гореть в огне вечном»[214]. В этой «книге любви» вы постоянно видите изречение «ввергнуть в тьму кромешную, где будет плач и скрежет зубовный». Нигде самый жестокий правитель не проводит этого так решительно, как христианский бог. Не смерть, а вечная мука, и притом самая изысканная, какую только можно себе представить, ждет грешников.
Теперь мы спрашиваем себя: если это так, если правление божие может быть признано праведным, потому что он исправляет ошибки на том свете и там, на том свете, существует воздаяние, то можем ли мы сказать: «Праведен ты, господи, и праведен суд твой»? Нет, мы должны сказать: «Когда вы, священники, стараетесь спасти таким образом вашего бога, вы его топите окончательно, вы делаете его совершенно неприемлемым». Почему?
Сейчас мы это очень легко докажем и докажем неопровержимо, самыми простыми терминами, против которых ни одно разумное существо не может возразить. Бог наказывает грешников. Мы спрашиваем себя: почему же грешник грешен, по какой причине? Мы знаем, что, по вашему представлению, если говорим с верующими людьми, бог создал мир из ничего. Он всемогущ и мог создать его, каким хотел, он всеблаг — значит, мог создать самым лучшим. Он всеведущ, т. е. заранее знал, что выйдет из его создания, и вот он создал такой мир, в котором я оказался грешником. Я его спрашиваю: «Почему ты создал такой мир, в котором я оказался грешным?» И никак из этих клещей вы не выйдете, ибо он мог создать мир, в котором не было бы грешников.
Верующий человек вам скажет, что бог создал мир безгрешным, но вот Адам взял да и согрешил, и за это мир теперь расплачивается. Я спрашиваю: почему же Адам, которого бог создал по образу и по подобию своему, стал грешить? Почему он, когда ему Ева подала яблоко, не сказал ей: «Нет уж, пожалуйста, не надо, кушай сама!» Адам должен был сказать богу: «Ты, всемогущий, создал меня плохим, вложил в меня плохой характер, а теперь ты же меня выгоняешь из рая! Где же твоя справедливость!» Правда, для этого как будто есть оправдание. Адам мог сказать: «Бог создал меня хорошим, но меня соблазнила Ева». Но и тут оправдания никакого быть не может, так как Ева создана самим же богом из ребра Адамова. Но Еву соблазнил змий, а это есть дьявол, и тут уже радостно заявляют нам, что бог посеял, видите ли, одну хорошую пшеницу, но пришел «враг человека» и посеял плевелы, т. е. все зло происходит от сатаны.
Но тогда мы спрашиваем верующих: эта темная сила — сатана — она равна богу или нет? Если она приблизительно равна так, как Деникин Красной Армии, тогда надо с ним драться, и тогда, значит, бог не всемогущ, ибо всемогущий может все уничтожить в одну минуту. Если сатана — темная сила, то почему же бог допускает существование сатаны, если в результате существования сатаны человек, часть человеческих «душ», будут гореть в аду неугасимым огнем!
Это, конечно, очевидная чепуха, и мы только потому об этом говорим, что люди старые, которые еще не успели этого продумать, говорят об этом как о чем–то разумном. Но когда люди умные, ученые начинают повторять те же самые россказни только иными, более учеными словами, то мы говорим, что это слабоумие, мешающее им понять истину, ибо из их противоречий выпутаться нельзя. Можно выпутаться только, признав бога не всеблагим, не всеведущим, не всемогущим.
