Тангейзер с Карлой, наверное, поженятся. Этот факт ее не трогал, она не заостряла на нем внимание, поскольку это был вопрос далекого будущего. Не похоже, чтобы они были влюблены друг в друга. И ей казалось, что Карла его не хочет, поскольку она не утверждала обратного. Ампаро видела, как она вздрогнула от его поцелуя, тогда, в саду обержа. А если Карла никогда не говорит о таких вещах, что она может о них знать? Ее печальное настроение связано только лишь с мальчиком, заключила Ампаро и с легким сердцем отбросила все мысли на эту тему.
— Но1а.[77]
Она без малейшего испуга повернулась на голос, хотя его обладатель появился без всякого звука. Молодой человек, кажется, сам вздрогнул, наткнувшись на нее. Его лицо было худое, гладкое, без растительности, черты его еще не оформились окончательно, но он был высок и широкоплеч, как большинство мальтийских мужчин. Волосы у него были жесткие от грязи, он был в кожаной куртке, сплошь утыканной бронзовыми заклепками. Штаны рваные, подвязанные веревкой, босые мозолистые ноги. За веревочный пояс заткнут мясницкий нож. Мальчик-мужчина. Она заметила его в порту, в день их приезда на остров. Он был покрыт засохшей кровью, и старый кукольник плясал вокруг него безумную джигу. Она молча смотрела на мальчика. Он топтался на месте, собираясь с духом.
— Ты говоришь по-французски? — спросил он на французском, потом прибавил по-испански: — А на испанском?
Она кивнула; наверное, он решил, что ее кивок относится к обоим языкам, потому что продолжил на смеси французского и испанского.
— Тебя кто-нибудь обидел? — спросил он, увидев, что она сидит, сжавшись в комок.
Она отрицательно покачала головой. Он несколько раз оглядел берег.
— Это неподходящее для тебя место, — сообщил он. — Здесь небезопасно для девушки.
Ампаро указала на небо, и он посмотрел вверх. На какой-то миг ей показалось, он ничего не поймет, но, снова поглядев на нее, он кивнул, словно ничего яснее и быть не могло.
— Ага, звезды. — Он важно надулся и указал на небо. — Дева. Большая Медведица. Малая Медведица. — Он покосился на Ампаро, проверяя, произвело ли это на нее впечатление. — Но здесь сидеть небезопасно. Солдаты. Tercios. — Он замолчал, будто бы предположил что-то невежливое на ее счет. Он изучал ее, упершись кулаками в бока, словно был здесь хозяин. Затем сказал: — Ты замерзла.
Не дожидаясь ее ответа, он развернулся и убежал, шлепая босыми ногами по камням, потом все затихло. Она подумала, вдруг Тангейзер вернулся. Ампаро уже хотела пойти в оберж, выяснить, так ли это, когда снова послышалось шлепанье босых ног: мальчик возвратился с длинным куском потертой материи, изначального предназначения которой она не смогла угадать. Но сейчас, судя по всему, ткань служила одеялом, потому что он набросил ее Ампаро на плечи и закутал ее. От ткани пахло рассолом. Ампаро подтянула ее и закуталась плотнее.
— Ты добрый, — сказала она.
Он пожал плечами.
— Я тебя видел. Вместе с германцем.
— Германцем?
— Таким большим человеком. — Он выкатил грудь колесом, положил руку на свой нож и изобразил мужественную выправку. — Великий капитан Тангейзер. Он шпионит в лагере турок для Ла Валлетта. Он движется среди них, словно ветер. Перерезает им глотки, пока они спят.
Слова о том, чем занимается Тангейзер, обеспокоили ее. Она не верила этому.
— И еще со вторым, англичанином, похожим на быка, — продолжал мальчик. — И с belle dame. Ты приехала вместе с ними на «Куронне» в тот день, когда появились турецкие корабли. Верно?
Ампаро вспомнила, как он смотрел на Тангейзера, как их с мальчиком взгляды встретились и как в его глазах она увидела призрак той жизни, которая осталась для нее далеко позади. И сейчас она видела ее снова, в его чистосердечности, в его горькой, отчаянной гордости. Она кивнула.
— Я тоже тебя видела, со старым кукольником.
— С карагозом, — поправил мальчик. Он погрустнел.
Ампаро в день прибытия вернулась в гавань, и старик ни с того ни с сего вдруг устроил представление в своем театре танцующих теней, выкрикивая слова на фантастической смеси языков. Видимо, он изображал богача, убеждающего бедняка умереть вместо него, обещая ему богатую награду в благословенном «потом», но, если смысл был не особенно понятен, сами танцующие куклы привели Ампаро в восторг. Когда она жестами дала понять, что не захватила с собой денег и не может заплатить, карагоз опустился на колени и поцеловал ее ноги. Она не видела его с тех пор, как солдаты протащили его по улице в день сражения.
— Где же он теперь? — спросила она.
— В аду, — ответил мальчик.
— Нет, — сказала она. Это утверждение удивило ее. — Ад был сделан не для таких душ.
Он задумался и, кажется, согласился.
— Но что совершенно точно, карагоз мертв. — Он изобразил, как вокруг его шеи затягивается петля, а потом уронил голову, и она вздрогнула. Мальчик усмехнулся, словно это и было то, что делало его мужчиной, а ее — просто девчонкой. Потом его глаза устремились на что-то в темноте, он приложил палец к губам и указал на землю. — Смотри, — шепнул он.
Длинная изящная ящерица бежала по мосткам в тусклом свете, она остановилась в метре от них, разглядывая их выпученными глазами. Мальчик резко присел, выбросив вперед руку, Ампаро крикнула: «Нет!» — а он схватил ящерицу за хвост. Ящерица вывернулась, и у него в руке остался один хвост. Укороченное животное исчезло в темноте. Мальчик присел на корточки рядом с Ампаро и показал ей чешуйчатую закорючку.
— Гремксола, — сказал он. — Очень умно. Они сбрасывают его, чтобы остаться в живых. Они выживают.
Он выбросил хвост и посмотрел на нее, теперь их лица находились на одном уровне.
— Точно так же, — сказал он, — бросают и тебя.
Ампаро часто заморгала от нелепости этого утверждения. Он печально улыбнулся ей, зубы, белые и неровные, обнажились на обожженном солнцем лице.
— И меня тоже. Туда-сюда. Туда-сюда. Это такая игра. Но я не печалюсь. Когда турки убьют много народу, рыцари позволят мне сражаться в их рядах, и если я не погибну, то стану тоже большим человеком. Это способ пробиться в этой жизни — убить много людей. Так делают Тангейзер, Ла Валлетт и все остальные. Для убийц мир открыт, свободен, а я хочу его увидеть. Все, что я знаю, — этот остров. Он маленький. И бедный. Каждый день похож на другой.
— Не бывает дней, похожих на другие.
Но мальчика было не остановить.
— Ты видела мир. Он такой огромный, как говорят?
— Больше, чем кому-либо дано увидеть, — сказала Ампаро. — Он прекрасный и жестокий.
— Там много зеленых деревьев, — сказал мальчик, желая услышать от нее подтверждение. — Больше, чем можно объехать за неделю. И горы, такие высокие, что на них не забраться. И снег.
— Деревья, снег, цветы и реки, такие широкие, что, стоя на одном берегу, не видишь другого, — согласилась Ампаро. Мальчик кивнул, словно ее слова подтверждали то, что он уже слышал. В его глазах светилась страстная мечта, и при мысли о том, что свет этих глаз может погаснуть, ей стало грустно. — Но что, если ты погибнешь на этой войне? — спросила она.
— На небе меня встретят Иисус и апостолы. — Он перекрестился. — Но я слишком умный, чтобы погибнуть, как и гремксола. Это ты в опасности. Мне ты не веришь, но не беспокойся, я знаком с Гусманом, он abanderado[78] в неаполитанской tercios, он знает английского быка… Барраса?
Ампаро кивнула.
— Борса.
— Борса. Да. Я попрошу Гусмана поговорить с Борсом, и они заберут тебя обратно. Тангейзер не оставил бы тебя жить в доках, но, наверное, он там, — он махнул рукой в темноту за заливом, — убивает турецких генералов или поджигает их корабли.
Чем больше расходились его фантазии, тем больше волновалась Ампаро.
— Откуда ты знаешь, что делает Тангейзер?
— Народ на бастионе Кастилии о нем говорит, — пояснил он, давая понять, что и сам числится в их рядах. — Los soldados particular. Его даже рыцари уважают. Дверь Ла Валлетта открыта перед Тангейзером, как ни перед кем другим. Только Тангейзер осмеливается ходить во вражеский лагерь. — Словно заметив ее смятение, он прибавил: — Не бойся за капитана Тангейзера. Говорят, он никогда не умрет. Тангейзер знает Турка. Тангейзер знает самого султана Сулеймана. И может быть, даже дьявола. Но скажи мне, это та belle dame тебя выгнала? А что ты сделала?
