- Откажитесь под самыми благовидными предлогами. Если они станут участниками переговоров, то, простонародно выражаясь, снимут с них сливки – мы будем в проигрыше, так как это придаст большевикам уверенность в своих позициях. Такое недопустимо категорически!
- Я с вами согласен, Владимир Оскарович.
Каппель надолго задумался, медленно, как бы нехотя крутя в пальцах не подкуренную папиросу – разговор между министрами шел сейчас приватный, за такой традиционной утренней чашечкой кофе ежедневно происходил обычный обмен мнениями. Заседание Сибирского правительства, как обычно, начиналось во второй половине дня, иногда ближе к вечеру, после того как члены Сибирской директории разбирались с делами в своих подотчетных ведомствах. А там их постоянно поджидала масса чиновников и посетителей, управляющие с докладами и стопки входящих и исходящих документов, на которых срочно требовалась нанести подпись министра. Так что после заседания правительства члены Сибирской Директории частенько оставались на службе, а вместе с ними и весь их министерский аппарат – уходить раньше начальства со службы никто не смел, дабы не быть заподозренным в небрежении обязанностями и лени.
Чиновники уже втянулись в такой ритм, никто из них не роптал. Только иной раз с тоской вспоминали о «золотых» омских денечках, когда при двух выходных появлялись на службе с десяти часов утра и находились на ней до четырех часов дня, абсолютно не ощущая дыхания войны. Однако после эвакуации жизнь круто изменилась. Тыл перешел на такой же ритм жизни как фронт, и сейчас никто не брюзжал открыто, потому что нерадивые боялись отставки – «ледяной исход» через всю Сибирь выбил из усталых людей все пустое и никчемное, что раньше казалось очень важным и значимым.
Иркутск за истекшие шесть недель преображался на глазах с каждым прожитым днем – в него фактически возвратилась мирная жизнь, хотя на той стороне Ангары дымил бронепоезд, в стальных башнях которого угрожающе топорщились трехдюймовые орудия. На очищенных от грязноватого снега улицах, для окончательного успокоения горожан, частенько проезжали конные патрульные с желтыми казачьими лампасами. Да вместе с милиционерами стояли пикеты сибирских стрелков – на граненых штыках винтовок играли сверкающие блики от яркого весеннего солнца.
Самый большой сибирский город, единственный, в котором число жителей еще в германскую войну перевалило за сто тысяч человек, вполне достойно выглядел в качестве столичного центра новоявленного государства под бело-зеленым флагом, с просто огромной территорией и чудовищным малолюдством на ней. Население едва превышало три миллиона граждан. Большинство народа проживало вдоль тонкой нитки протяженной железнодорожной магистрали Транссиба, что шла от затерянного в тайге Канска до стоявшего на берегу живописной бухты Владивостока. Но это тонкая южная часть, наиболее приспособленная для жизни. Над ней нависал огромный северный массив до самого полярного края с тундрой и вечной мерзлотой, тянувшийся далеко на восток. Тысячи долгих верст пути – порой нехоженых дорог до самых огнедышащих вулканов далекой Камчатки, о которую бились холодные волны Тихого океана.
Каппель подошел к высокому окну – здание правительства, в котором раньше пребывал Русско-Азиатский банк, стояло на пересечении двух главных улиц города – Большой и Амурской, в конце последней высились массивные одноименные ворота, хорошо видимые из кабинета. Везде люди, торгуют магазинчики и лавки, часто проезжают извозчики. В голове промелькнула мысль, что в такой вот пролетке могут провести пудов так десять чего-нибудь взрывающегося, и мало не покажется никому. Но генерал отогнал ее – ему не пристало бояться смерти, и как можно запугать ею того, кто сам много раз умирал. Да и ставший правительственным район хорошо охранялся войсками, а извозчики сотрудничали с милицией и постоянно проверялись на лояльность новой «старой» власти.
Здание промышленного училища через дорогу временно передано министерству внутренних дел, а наискосок «Гранд-отель» служил местом проживания членам правительства. В городе остро не хватало больших зданий – одним только иностранным посольствам, что экстренно возвратились в Иркутск после короткого вояжа в Забайкалье, потребовалось полдюжины двухэтажных особняков. Эвакуированные министерства и ведомства заняли добрый десяток домов, а ведь в городе действовал основанный еще в 1918 году университет, несколько военных училищ и кадетских корпусов (как местные, так и перевезенные с запада) с военно-фельдшерской школой, больше десятка гимназий с различными училищами.
Конечно, по мере стабилизации обстановки на территории различных районов ДВР столицу придется понемногу «разгружать». Несколько эшелонов с беженцами и эвакуированными из Омска присутствиями уже отправились на «постоянное поселение» за Байкал – в города Читу и Верхнеудинск, там местные образовательные и управленческие учреждения испытывали острую нехватку подготовленных кадров. Тем более тех, кто был, безусловно, лоялен к «белой» власти – иначе бы многие тысячи людей не бежали на восток в насквозь промороженных вагонах, испытывая в долгом пути чудовищные лишения и беды.
- Будет лучше, если завтра, после нашего отбытия, статс-секретарь сделает послам соответствующее заявление, - Вологодский протирал платочком стекла очков, и, подняв взгляд на Каппеля усмехнулся:
- В котором будет выражаться наша уверенность в том, что в самом скором времени послам союзных держав будет предоставлена возможность выступить «миротворцами». Они привыкли выступать в такой роли.
- Вы полностью правы, Петр Васильевич. Обещать им совсем не означает выполнять данное нами якобы согласие на их «просьбы», что чаще всего подходят на категорические требования. Тем более, в результате прошлого их «миротворчества» и «помощи», после которой мы остались сидеть на обломках прежде великой державы! Храни нас Бог от таких «друзей», имея которых и врагов никаких не надо! Они за них дела с удовольствием выполнят, да еще от себя всяческих пакостей добавят!
Последние слова прозвучали с явственно прорезавшейся горечью. Союзники, всякие там чехи, поляки, румыны и прочий сброд бросили фронт. В тылу прославились грабежами и зверствами, набили тысячи вагонов русским добром. Но этого оказалось мало – сорвали эвакуацию из городов Западной и Средней Сибири, став причиной гибели большей части армии и многих тысяч, если не десятков тысяч людей, выдали Верховного Правителя адмирала Колчака большевикам и наложили свои лапы на русское золото. Свои обязательства не выполняли и «великие державы» – беря в оплату драгоценный металл и монеты, имея склады, забитые под завязку после мировой войны оружием и боеприпасами, они, за исключением англичан, либо фактически ничего не поставили, либо продали втридорога откровенную рухлядь.
Причем, те же японцы еще требуют от русских территориальных уступок, Сахалин им с Камчаткой немедленно продавай за «арисаки» и дрянное китайское сукнецо, которое пытаются чуть ли не силком в руки всунуть. Да хрен вам с редькой!
«Нет, господа хорошие, мы вам не папуасы, чтобы за бусы хвататься, которыми перед лицом потрясли! У нас с вами теперь совсем другой разговор пойдет, вы сами пресмыкаться скоро начнете да подписанные договоренности соблюдать станете! Стравить их нужно между собой хорошенько, чтобы от нас все разом отстали!»
Генерал Каппель прошелся по кабинету, искоса глянул на переговаривающихся между собой Серебренникова и Михайлова. Последний в чем-то горячо убеждал собеседника, даже жестикулировал с юношеской порывистостью (все же был возмутительно молод с точки зрения любого сановника рухнувшей в небытие Российской империи).
В последние дни у банковских касс в Иркутске (как и в других городах, включая Забайкалье) в длинных очередях толпился народ. Начался обмен всевозможных денежных знаков на уже деноминированные новенькие рубли американской выделки (впрочем, довольно приличной, хотя, к сожалению, и без водяных знаков), и уже введенные в оборот золотые монеты разного достоинства. Причем, подлежащие обмену крупные суммы заносились на лицевые счета, а не выдавались прямо на руки. Многим дельцам и спекулянтам враз поплохело – мало того, что они должны были письменно указать относительную «честность» своих доходов, но и теряли приличную часть в десять процентов за совершенную обменную операцию. Так что на банковские счета соглашались все, чтобы не потерять при уплате повышенного налога.
