Если повернуть направо, на улицу Торня, выйдешь на Замковую площадь (Pils laukums). Изначально, в 1817?м, 16?метровую Колонну победы установили не на площади Екаба, а как раз тут, перед Рижским замком. Но в 1990?м, когда многострадальный монумент было решено восстанавливать, место еще было занято – на Замковой стоял памятник большевику Петерису Стучке. Через год его снесут, Колонну не поставят вообще нигде, и Замковая площадь тоже останется пустой. Но раз уж мы здесь, можем заглянуть в довольно приятный, средней ценовой категории подвальный ресторанчик «Старая дева с кошкой» («Vecmeita ar kaki»), что в углу площади, в начале улицы Маза Пилс (Maza Pils, 1).

В Рижском замке во времена Лифляндской губернии размещалась ее администрация, а в начале XIX века тут пару лет проработал секретарем при генерал-губернаторе Сергее Голицыне молодой драматург Иван Андреевич Крылов, еще не прославившийся как баснописец и не похожий на свой хрестоматийный старческий портрет.

А напротив Замка, по другую сторону нынешней улицы Валдемара, где теперь разноцветное здание банка Citadele, в начале XIX столетия была настоящая Цитадель, она же Рижская крепость. Ее комендантом в 1823?м назначили генерала Ермолая Федоровича Керна, героически сражавшегося с кавказскими горцами и с Наполеоном, но оставшегося в истории благодаря изменам своей молодой жены.

Именно ветреной, известной обилием любовников Анне Петровне, а не ее честному служаке-мужу установлен памятник – бюстик на колонке – на территории бывшей Цитадели, во дворе Петропавловской церкви (Citadeles, 7), в которой сейчас концертный зал «Ave Sol». Комендантского дома, где жили Керны, давно нет (как и большинства прочих строений Цитадели), но в церковь эту «гений чистой красоты», конечно, ходил.

Профиль автора самого знаменитого русского любовного стихотворения (увезенного Анной Петровной из Тригорского именно сюда, в рижскую крепость) – рядом, на черной плите: столь напоминающей кладбищенскую, что некоторые уточняют, не это ли могила Пушкина. Кстати, по одной крамольной, но увлекательной (целый литературоведческий детектив!) версии, «Чудное мгновенье» посвящено вовсе не Керн. Но что Пушкин точно адресовал Анне Петровне – так это письма сюда, в Ригу: «Как поживает подагра вашего супруга?.. Божественная, ради Бога, постарайтесь, чтобы он играл в карты и чтобы у него сделался приступ подагры, подагры!»

В Петропавловскую, старейшую православную церковь Риги, заходили и Василий Львович Пушкин, и Николай Карамзин, описавший свою остановку в лифляндской столице в знаменитых «Письмах русского путешественника» (вообще про Лифляндию там сказано кратко – что ее «не жаль проехать зажмурившись»). Стилистика церкви, построенной при Екатерине II, в 1786?м, – все тот же имперский классицизм.

Оказывается, существует и такая Рига – славных времен Екатерины Великой и Александра Благословенного, с палладианством и ампиром, с арками и колоннами, помнящая о победе над Бонапартом и о золотом веке русской литературы… Правда, существует она во многом в памяти и в воображении – в реальном же городе чуть брезжит. Мимолетное виденье, гений чистой красоты. Поиск ее следов превращается в квест, а кое-чего найти уже не удастся. И там, где была колонна Кваренги, и там, где она могла бы быть, – пустота.

«Гроза двенадцатого года» обернулась для Риги пожаром, почти столь же грандиозным и разрушительным, как знаменитый московский. Разница в том, что в Риге не было Наполеона. Вроде сначала он планировал идти на нее и брать город, но в итоге двинулся, как известно, в другом направлении – на Москву. В Прибалтику же послал маршала Макдональда, который тоже осаждать Ригу не пытался. Однако, заметив на подступах к городу французские части, оборонявший Ригу генерал Магнус Густав Эссен поспешил поджечь деревянные предместья-форштадты – дабы преградить путь брату мусью. Позднейшие легенды гласят, что за французов в панике приняли то ли местных жителей, то ли вообще стадо коров – но правда в том, что никакие французы и впрямь не пришли. От форштадтов мало что осталось.

Однако «пожар способствовал ей много к украшенью» – это касается и Москвы, и Риги. На месте сгоревших предместий в лифляндской столице, как и в Первопрестольной, выросли образчики ампира, которые позже были признаны ценными памятниками. Так, в Московском форштадте появились известные деревянные постройки: две ампирные церкви (новые на месте сгоревших), православная и лютеранская, и Гостиный двор.

Рижская Москачка – не то место, куда ходят любоваться архитектурой, но кварталы, о которых сейчас речь – еще не Москачка как таковая, разве что ее «прихожая». Они – сразу за Центральным рынком: если войти на его территорию со стороны Старого города и пройти насквозь. Православная Благовещенская церковь (Благовещения Богородицы, Gogola, 9) стоит на углу Гоголя и Тургенева и считается старейшим действующим православным храмом Риги (1818). Внутри – самый старый в Латвии православный иконостас (1859). В этой церкви крестили Веру Мухину – автор «Рабочего и колхозницы» родилась в богатой купеческой семье. Сохранившийся родной дом Мухиной (Turgeneva, 23/25) – неподалеку: Московский форштадт был купеческим районом. Русские классики в названиях здешних улиц тоже появились вовсе не в «оккупационные» времена – в предместье издавна селились русские. В центре Риги хозяйничали немцы, нацменьшинства обживали южный форштадт.

Из тех литературных классиков (во всяком случае, известных имен), кто в топографию не попал, нельзя не упомянуть Георгия Иванова и Ирину Одоевцеву. Настоящее имя последней – Ираида Гейнике: родилась автор «На берегах Невы» и «На берегах Сены» на берегах Даугавы, в семье рижского адвоката. Супруги Ивановы жили в городе во время эмиграции, в 1932–1933 годах – в доходном доме родителей Одоевцевой, тоже тут неподалеку (и он тоже сохранился: Gogola, 4/6). Ходили они и в Благовещенскую церковь.

Воспоминания Одоевцевой о том периоде – лестные для города: «Нарядная столица Латвии особенно пышно цвела и расцветала… В Риге обосновалась масса эмигрантов со всей России. Большинство из них, по-видимому, вполне сносно устроились. Насколько я могла судить, лучше, чем у нас в Париже. Латышские власти не притесняли русских и относились к ним более чем сносно. В Риге была отличная Опера и драматический театр, где наряду с латышскими шли русские представления».

Межвоенная Рига и правда была одним из центров русской эмиграции – и для нынешней здешней русской общины важна эта страница городской истории. Рижский Театр русской драмы (Kalku, 16) носит имя Михаила Чехова, который играл в нем два сезона в 30?х, а бывший орган ЦК латвийского комсомола «Советская молодежь» в 90?х взял фамилию у издававшейся в «буржуазной» Риге газеты «Сегодня» – одной из всего трех ежедневок русской эмиграции (стал «СМ – Сегодня»). По наследству она перешла к единственной нынешней русской ежедневной газете Латвии «Вести-Сегодня».

В отличие от популярной среди прихожан церкви Благовещения лютеранская церковь Иисуса (Elijas, 18) почему-то вечно заперта (ну, или мне так не везет). Она – по другую сторону от «московской» высотки Академии наук, о которой ниже. Нынешнее здание тоже строилось после пожара, с 1818?го по 1820?й – но и до него тут была кирха, причем даже каменная, причем со своей легендой, относящейся еще ко шведским временам.

Именно чтобы угодить шведам, рижане собирались назвать построенный ими тогда храм в честь стокгольмской королевы Кристины. Но подольститься не вышло: Ее Величеству приснился сон, в котором она попадала в ад за грех гордыни. Так что церковь с тех пор Иисусова: Jezus baznica по-латышски и даже на языке местных русских тоже часто – Езусбазница (зато мы заразили латышскую речь своей Maskack’ой). Правда, ту, первую церковь разрушили еще стрельцы Алексея Михайловича, неудачно осаждавшие Ригу в 1650?х. Нынешний же восьмиугольный храм с 37?метровой башней считается самым большим деревянным образчиком классицизма во всей Прибалтике и, кажется, самым высоким деревянным строением в Латвии.