Последнее, что я услышал, было нечеловеческое рычание. Последнее, что я увидел, были две вещи, которые упали с неба, одна на меня, а другая на Маррака. То, что упало на меня, было сжатым кулаком Маррака. Он со всей силы двинул мне в правый висок, и пока я медленно опрокидывался и погружался в темноту, на лице у Маррака появилось какое-то растерянное выражение, он схватился за окровавленный лоб, потерял равновесие и тоже упал.

Через миллионы лет я снова пришел в себя. Меня несли по лестнице. Я смотрел вверх и видел лицо Бюля, который держал меня на руках. Кто-то придерживал входную дверь, наверно, Моммсен. Кто-то всхлипывал, наверно, фрау Далинг. Кто-то что-то взволнованно говорил, наверно, Оскар. Мерцающий красный свет освещал улицу перед Диффе, 93, но я все смотрел вверх на Бюля. Как во сне, я слышал собственный, едва различимый шепот, а Бюль крепко прижимал меня к груди и понимал каждое слово.

— Однажды мой папа с друзьями поехал на лодке в море, вдоль побережья Неаполя. Был очень ветреный осенний день. Волны поднимались очень высоко, они были черные, и на них танцевала белая пена. Папа закинул удочку. Клюнула очень большая рыба, началась борьба не на жизнь, а на смерть. Рыба победила. Она выдернула папу за борт. Мой папа утонул в глубоком синем море.

Мама только что навещала меня здесь, в больнице. Всех остальных ко мне еще не пускают: ни Бюля, ни фрау Далинг, ни Бертса. Кизлингу и Моммсену тоже нельзя, хотя я считаю, что это очень мило с их стороны — поинтересоваться, как я себя чувствую. Не пускают даже Оскара, я увижу его только завтра. И все это только из-за какого-то маленького сотрясения мозга!

— Там внизу поджидают журналисты.

Мама стояла у окна моей одноместной палаты и смотрела на улицу.

— Выстроились до самого Ландверканала.

— Я теперь прославлюсь?

Она вздохнула.

— По-видимому, это неизбежно. И ты прославишься, и Оскар. Но только на несколько дней. Мы живем в мире, который быстро все забывает.

Когда мама вошла и без слов осторожно обняла меня, я тут же разревелся. Мама была вся в черном и выглядела как кусочек полночи, и лицо совсем расстроенное. Все из-за меня, подумал я. Но это было не так. Вчера умер дядя Кристиан. Я знал, что мама с ним не очень-то ладила, но все-таки он был ее братом.

Мама возвратилась в Берлин только из-за меня, всего на несколько часов. Теперь ей снова надо было ехать вниз и налево на похороны и так далее. Мне правда было ее очень жалко, но еще я немножко радовался, что дяде Кристиану теперь все-таки придется лежать в гробу без меня. Одному ему наверняка будет намного удобнее.

— Знаешь, что самое невероятное и потрясающее? — спросила мама и подошла от окна к моей кровати, чтобы присесть на край.

— Самое невероятное состоит в том, что Кристиан все завещал мне. Больше у него никого не было. Довольно грустно, как ты считаешь?

— Что значит завещал?

— Оставил в наследство. Все имущество. Деньги, машину — все.

— Мы теперь богаты?

— Как посмотреть. И дом тоже…

— Что, нам разве надо будет переехать? — вскрикнул я испуганно.

— Не надо.

Мама погладила мою перевязанную руку. И пристально посмотрела мне в глаза.

— Но мы переедем.

Нет, ну это просто вообще! С сотрясением мозга думать трудно. Но что-то во мне думало совершенно само по себе: если мне придется переехать по карте вниз и налево, то я потеряю своего друга Оскара, и фрау Далинг, и ленивчики. Буду ходить в другой учебный центр, а Вемайер так и не прочтет мой дневник. И у Бюля с мамой никогда уже ничего не сладится, и там внизу слева наверняка нет бинго-клуба. Как мама решилась на такое, не поговорив со мной? Я возмущенно смотрел на нее и не понимал, чему тут можно так глупо ухмыляться.

— Знаешь, я слышала, — очень медленно сказала мама, что в одном доме на Диффенбахштрассе довольно скоро освободится квартира. Наверху, на шестом этаже. С террасой на крыше и так далее. Это значит, у нас будет феноменальный вид на Берлин.

Сердце у меня начало оттаивать.

— Тогда мы будем жить над Бюлем! — выпалил я.

— Да. Прямо над полицейским.

Мне все еще было страшно неловко, что я так ужасно ошибся в Бюле. Но откуда я мог знать, что он не только комиссар уголовной полиции, но и что ему поручено расследовать дело о похищениях? Поэтому он смог нанести шестой красный кружок на план города еще до того, как про похищение Оскара узнали все. Поэтому и позвонил придурошному отцу Оскара и ругал его по мобильнику. И поэтому дяденька из службы экстренных вызовов решил, что я над ним издеваюсь, когда я попытался настучать ему ни много ни мало на расследующего это дело комиссара.

Нет, правда, пойди-ка додумайся до такого, даже и с нормально одаренными мозгами! Ладно, может быть, мисс Джейн Марпл пришла бы к такому выводу совершенно самостоятельно, она просто лучше разбирается в таких вещах, чем я. Но зато у меня не такая толстая задница, и в будущем я смогу попросить Бюля о помощи — в случае, если кого-то снова похитят.

— Ты все еще считаешь, что он — красавчик, каких поискать? — осторожно спросил я маму.

Наверно, лучше было не спрашивать, потому что на ее лице вдруг опять проступила эта смесь из усталости и печали. Так уже было, когда она в прошлый понедельник сидела в размышлительном кресле после того, как Бюль к нам приходил. Правда, на этот раз появилась еще и совсем маленькая улыбка. И хотя мама на прощание вместо ответа только поцеловала меня в повязку на лбу, я вдруг почувствовал, что можно немножко надеяться, что все будет хорошо. И так далее.

Ну вот и все. Теперь для каникулярного дневника тоже наступают каникулы. Мне надо как следует отдохнуть, чтобы лотерейный барабан окончательно остановился. Я написал всю последнюю часть от руки, в тетрадь, которую по моей просьбе принесла мама. На следующей неделе, после выписки, надо еще перенести все в компьютер, из-за орфографии.

Надо торопиться, скоро будет ужин, и если сестра Леония узнает, что я тут уже полдня занимаюсь писаниной, она рассердится. Она замечательная и выгладит классно, как смесь из Юле и парикмахерши Синди, хотя я, конечно, еще не видел ее грудь. В общем, тетрадку можно отложить в сторону. Я ведь уже рассказал обо всем, что надо было рассказать.

Кроме одного.

Вопрос вопросов остается без ответа — почему Фитцке в своей затхлой квартире не просто хранил одну большую каменюку, но почему там лежат еще сотни других камней, больших и маленьких! Полиция установила это, когда его допрашивали. Но Фитцке никому не захотел ничего объяснять. Даже Бюлю, хотя они ведь теперь соседи, даже журналистам из газет и телевидения, хотя он теперь герой, так же, как Оскар и я. (Представляете, Фитцке — герой! И славу нам надо делить с ним пополам!) Но нет, он только на всех тявкал, что хранить камни в своей квартире не запрещено, — и баста! Наверно, он прав, и я все еще чувствую облегчение от того, что он среди ночи швырнул на задний двор не детскую голову, а всего лишь камень. И попал Марраку точно в башку! Но все равно я думаю, что у Фитцке есть тайна. Нормальный человек не станет собирать камни и выбрасывать самый большой из них посреди ночи из окна, причем вовсе не для того, чтобы попасть в Маррака или двух визгливых мальчишек, которые нарушали его ночной покой, а по другим причинам. Так сказал Фитцке!

Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей!

Наверно, завтра надо рассказать об этом Оскару.

Да, точно, решено — завтра расскажу об этом Оскару.